– Что с тобой, Гур?! Гур, миленький, что с тобой?!

– Ничего. Я же говорю – всё хорошо. Уже всё хорошо. Правда.

– Я… Я же ничего не знаю, Гур, – едва удерживаясь, чтобы не разрыдаться, проговорила Даша. – Я ничего не знаю же, не понимаю вообще ничего… Я чувствую – что-то происходит. Что-то важное. Очень важное. Прямо здесь. Прямо сейчас. С тобой. Со мной. Со всеми нами. Это из-за того, что ты делаешь? Вообще делаешь, да? Из-за Сталина – тоже?

– Сталин?! – Гурьев нахмурился. – Дивушко, да что с тобой? При чём тут Сталин?!

– Я знаю, – упрямо сказала Даша. – То есть, не знаю, но чувствую. Ты – и Сталин. Ты его заставил. Сумел. Ты заставил его делать что-то правильное. Страшное – но правильное. Вы оба, вдвоём. Всё нужно вернуть на место. Всё вернуть, чтобы было, как нужно, так, как должно быть. И ты его заставил. Не обманул, не перехитрил, не убедил – но как-то заставил. И получается – не так получается, иначе, иногда – совсем иначе, но получается. Я же чувствую, Гур. Я чувствую, – это так. Скажи, это так?! Скажи!

– Да. – И, произнеся это, он ощутил, что ему стало легче. Совсем немного, буквально чуть-чуть, еле заметно – но стало легче.

– Я хочу, чтобы ты знал, Гур, – Даша вдруг выпрямилась, вскинула голову, и Гурьеву показалось, что ветер утих, отступив перед силой, что таилась до поры в этой девочке. – Ты – мой друг. Мой настоящий, верный, преданный друг. Самый-самый. И я – я прощаю тебя за всё. За всё, что ты сделал и за всё, что предстоит тебе сделать. За плохое и страшное, за верное и нужное – за всё, Гур, за всё, за всё сразу и навсегда. И за себя, и за тех, у кого ты никогда не сможешь, не захочешь, не успеешь попросить прощения. За всех и за всё, Гур. Навсегда. И Сталина – тоже прощаю. За всё. Ведь я же – ты сам говорил, тогда, в тот самый день, когда погибла Татьяна, – ведь я имею такое право?

– Имеешь, – глядя на девушку снизу вверх, еле слышно произнёс Гурьев. – Имеешь, дивушко. И то, что ты сказала сейчас – это и есть доказательство твоих прав. Права прощать – и простить. Да. Вот именно так. Всё останется с нами – и смерть, и несправедливость, и всё остальное – все ошибки, все неудачи, все промахи и обиды, но… Но без прощения – всё это не имеет смысла. Человеку очень страшно умирать, сознавая, что его никто не простил. Любому человеку – даже Сталину. Потому что даже Сталина можно простить. Нужно ли – я не знаю. Но тебе виднее, дивушко. Раз ты простила – значит, тебе и в самом деле виднее. Обещаю тебе – я скажу ему об этом. Не раньше, чем он заслужит это услышать, но прежде, чем ему предстоит умереть. Обещаю. Спасибо тебе. Ты знаешь, что ты очень красивая? Ты самая красивая девушка на свете, Даша.