– Если бы вы только знали, как я за вас рада. Боже мой, я ведь думала, что у вас с Дашей… Я сейчас просто не могу себе представить, почему – почему я так думала?!

– Это была маскировка, Анна Ивановна, – усмехнулся Гурьев. – Бесов запутать. Не всё же им нас путать – мы тоже умеем. Научились, знаете ли – и неплохо.

– Что бы вы ни задумали, Яков Кириллович, – вдруг произнесла Завадская. – Ради Бога, пусть у вас это получится.

– А вот это – очень кстати, – серьёзно кивнул Гурьев. – Очень кстати. Очень правильные мысли. Спасибо.

* * *

– Дети, – Гурьев посмотрел на ребят и покачал головой. Ну, как такое сказать?

– Гур, мы не дети.

Андрей приподнял подбородок – так похоже на Рэйчел, – и Гурьев понял: да, конечно, не дети. Но возразил:

– Для меня – дети, даже когда внуки у вас появятся. И ничего обидного в этом нет. Вот и не обижайтесь.

– Мы не обижаемся, – Даша перекинула косу на грудь. – Просто мы на самом деле уже не дети. Говори, Гур. Что нужно делать?

– Нужно ехать.

– К Сталину? – у Андрея ни один мускул на лице не дрогнул. Только Гурьев почувствовал, чего ему это стоило. И Даша – потому что посмотрела на него с тревогой. – Я готов.

– Нет, – Гурьев немного отвёл взгляд, прищурился. – К Сталину – в своё время. Сначала мы пересечём на поезде всю страну. Вы должны оба увидеть эту страну – это ваша страна, и её обязательно необходимо увидеть. Мы доедем по железной дороге до Владивостока, а оттуда уже полетим в Москву. Мы будем ехать обычным поездом, среди самых обычных людей, каждый – или почти каждый – перегон, – в новом вагоне, плацкартном, общем, купейном. Мы будем слушать этих людей, разговаривать с ними. Будем стараться понять, чем они дышат, о чём переживают, над чем размышляют. Каждый вечер мы станем пересаживаться в наш штабной вагон. И будем обсуждать увиденное и услышанное, чтобы оно стало понятным, осознанным, а не только лишь увиденным и услышанным. А тебе, Андрей, придётся написать нечто вроде аналитического очерка обо всём этом. Он должен быть коротким – и таким, чтобы из него невозможно было вынуть ни единого слова. Чтобы Сталин, прочтя его, понял: ты – именно тот, кто достоин. В штабном вагоне будет связь, вместо библиотеки – буду я. Путешествие продлится дней шестнадцать – восемнадцать, в зависимости он обстоятельств – на железной дороге сейчас очень напряжённый график.

– Они нападут? – быстро спросила девушка.

– Я не знаю, – честно ответил Гурьев. – Мы делаем всё, что можем. Планы их мы видели, но они столько раз откладывали, переносили, сдвигали – я не знаю. Их ведь тоже путают бесы, ещё сильнее, чем нас. Это снаружи в их «тысячелетнем рейхе» как будто бы образцовый порядок, а внутри там творится неведомо что – просто оторопь берёт: такого парада бюрократических интриг и амбиций нормальному человеку невозможно себе представить. Поэтому – я не знаю. Да, могут напасть – в общем, каждую минуту, несмотря на всё, что мы делаем в надежде оттянуть это нападение до следующего года. Нам очень, очень нужен этот год. Просто очень. Но будет ли он у нас – я не знаю. Но в общем-то, речь сейчас не об этом. Речь о нашем предстоящем путешествии. Мне жутко не хочется вас торопить, но ждать больше нельзя. Поэтому, если вы решите ехать вместе, – а я считаю, что вам необходимо, просто жизненно необходимо ехать именно вместе, – вам следует пожениться. Я так понимаю, что формальное предложение не только сделано, но и принято?