Более чем в трехстах километрах от Истры, за валдайскими лесами, на опушке крошечной рощицы раздвинулись кусты, из них выглянуло обветренное, восточного типа женское лицо. Женщина с усилием встала на ноги и зябко натянула на голые плечи потертый платок. Глядя на утреннее небо, она достала из торбы за поясом большую, очень вялую капустную кочерыжку, разломила пополам и половинку отдала вынырнувшей из-за ее спины худой свинье.

— Пойдем, Доня моя, пойдем. Безопасно нам теперь пока что, очередь наша, Доня. Волки, Доня моя! Волки!..

14

14

И рыбка жареная! И кто это ее жарил, время терял!

Ну что, Катя, был у нас медовый месяц, стоит ли затевать дегтярный? Давай считать, что уже был, на том закроем вопрос. Назову твоим именем наш родной Свердловск, будет он теперь, предположим, Екатериносвердловск, чтобы не вовсе как раньше. И все, Катя. Не может быть императрицей женщина, у которой отец три раза вероисповедание менял без видимой причины, которая сама во грехе овец доила полгода у черта на рогах. К тому же немка, хоть это не главное, это бывало в России. Мы с тобою не венчаны, выходи замуж, не буду я тебя даже в монастырь заточать, век наш гуманный, известно, что женщину без мужика оставлять — злодейство, и мы на это не пойдем. Дворянин Георгий советует тебя в Германию выслать, чтобы родственников возле престола было поменьше. Может быть, и вправду выслать, кровное наше Шлезвиг-Голштинское владение, город Киль, за тобой в придачу дать, лишь бы уехала. Хотя жалко, от титула кусок отрезать придется. Но, как ни жалко рвать старое — а надо. Не только советской власти не должно быть надо мной, а и вовсе никакой. Твоей в том числе.

В этом месте размышлений Павел ощутил некое неудобство. Ну да, Тоня с утра за выкройками, из подвала не выходит, открылся у нее вдруг шитейный талант. Причину неудобства Павел нашел не сразу: сперва ему показалось, что попросту его оголодавшее тело требует Тоню, ведь оставлять мужчину без женщины — тоже злодейство, особенно с раннего утра до пяти вечера, как сегодня. Но, увы, так выходит, что от этого, значит, опять-таки власть надо мной начинается, на этот раз уже твоя, Тоня, а никакой другой власти не должно быть, никакой! Но разве могу я без тебя, Тоня? Павел с тоской поглядел в окно, размышляя. В узком переулке стояли машины и виднелся чахлый садик возле канадского посольства, заросший иван-чаем, очень лениво, по-московски покачивающим отцветшими метелками под ветерком позднего лета. У заборчика против окна топтался привычный тип с острым лицом, видимо, охранник из ведомства Шелковникова на тройном окладе, когда ни глянешь, он все тут. Вникнув в свои ощущения, Павел понял, что причина у неудобства другая, гораздо проще: жрать захотелось. И то ведь верно, что оставлять без жратвы императора с утра до вечера, — тоже злодейство. Но это придется потерпеть. Тоня просто в обморок падает, если ему что-то случается съесть не из ее рук, лучше ее не обижать.