Только тогда он начинает кричать и просыпается. Вернее, кричит, приходит в себя, судорожно пытается вскочить и снова кричит — на этот раз от ослепительно-белой молнии боли, пронзающей левую руку. Не худа без добра: вспышка заставляет вспомнить, что его тринадцатилетие давным-давно осталось позади, вместе с друзьями детства и падением в реку. В тот промозглый весенний день он сумел поймать брошенную веревку, и приятели выволокли его наверх — трясущегося от пережитого прикосновения Старухи с косой, но не угомонившегося. Он никогда не задумывался, почему они всегда поддерживают его, какой бы замысел не пришел ему в голову, считая их поступок само собой разумеющимся. Разве он не был самым сообразительным и решительным среди них? Друзья защищали его перед сверстниками, когда их компания сталкивалась с другой, перед рассерженными родителями, решавшими, что пора положить конец проделкам младшего отпрыска, и не покинули его, когда… Когда что?

Когда игра перестала быть игрой и обернулась безжалостной жизнью. Они погибли, дав ему возможность скрыться. Он твердо знал: в последний миг своей суматошной жизни сквозь дрожащее пламя свечей он увидит их лица, навсегда оставшиеся молодыми, лица не осуждающие, но вопрошающие — исполнил ли он данное обещание?

— Я старался, — пробормотал он. — Видит Бог, я очень старался.

Он оперся на правую руку — в ладонь впились острые ребра крохотных камней — и осторожно сел. Перед глазами плавали разноцветные точки, и он ничуть не удивился, нащупав на затылке, под слипшимися в колтун волосами, широкий рваный шрам. Ему еще повезло, он не размозжил голову, с размаху брякнувшись на дно оврага. Докучно саднили царапины — множество незначительных и несколько глубоких, начавших заплывать кровью. Слева, под ребрами, при малейшем движении остро напоминала о себе не слишком удачная попытка сбежавшего противника проделать в нем небольшую дырку. Разрезанная ткань рубахи и пледа присохла к ране, и он скривился, представив, с какими мучениями придется ее отдирать. На мелочи вроде сорванных ногтей и разбитых губ он не обратил внимания.

Хуже всего обстояли дела с левой рукой. Ее пришлось перекладывать на колени, точно некий посторонний предмет. Там она и осталась лежать, напоминая фиолетово-багровый распухший окорок, потерявший всякую возможность двигаться и кое-где насквозь проткнутый неожиданно белыми и чистыми обломками кости. К счастью, кровяные жилы и связки вроде не пострадали, хотя крови на нем самом и на валунах поблизости хватало с избытком.

— Случались деньки и получше, — мрачно поделился он с безмолвной стеной оврага, носившей заметные следы его отчаянных попыток остановить скольжение вниз по склону. Рука, сломанная по меньшей мере в двух, если не в трех местах, сгорала в безжалостном незримом огне. — Но коли в этом мире за все приходится платить…