– Какой еще наговор? – без всякого интереса спросил Гаранин.
– Какой, какой… Надежный, раз я снял тебя с колес. Это почему же «Роланд», своих святых не нашел, за море подался – там святее?
Гаранин даже приостановился от мгновенного удивления:
– Что? Ты откуда знаешь, дедуган?
– Мне положено. Леший я, – скучным голосом сказал дед. – Слышал про такую лесную разновидность?
Как всякий нормальный человек, Гаранин испытывал к сумасшедшим легкий брезгливый страх.
– Ну ладно, батя, будь, – сказал он торопливее, чем следовало. Шагнул прочь. И остановился.
Не было дороги, накатанной колеи с рубчиком нетронутой земли посредине. Глухая поляна, со всех сторон замкнутая темной тайгой. Дедок затрясся в дробном смехе:
– Ну ты скажи, до чего ничего не меняется – по старинке я тебя и завел…
Страх был липкий, подминающий, Гаранин не сомневался в своем рассудке и в том, что это происходит наяву, но дикая иррациональность происходящего не укладывалась в понимание – только что они шли по дороге, и вдруг дороги не стало. Мистика. Бред. Повести Корабельникова.
А старичок заходился довольным хохотком в шаге от него, плотский, насквозь реальный, пахнущий пыльной одеждой, махрой и еще чем-то непонятным. Он вдруг оборвал смех, как проглотил, сгреб Гаранина за лацкан куртки, и в балагуристом тенорке угловато проступили властные нотки:
– Ну пошли, что ли? Заждались нас…
Гаранин тренированно отбил руку, еще секунда, и провел бы подсечку с болевым захватом, но земля под ногами превратилась в дым, дым растаял, и Гаранин, нелепо взмахнув руками, провалился куда-то вниз, упал на спину, всем телом, а больнее всего затылком, стукнулся обо что-то жесткое, твердое, реальность ослепительно лопнула разрывом гранаты…
Зажмуренные глаза чувствовали свет, тело – твердую поверхность, ничем не напоминающую землю. Открывать глаза Гаранин не спешил. Слух защекотало болботание:
– Вы что, подстелить чего не могли? Ему вон памороки забило.
– Ни хрена, оклемается. А ты сам повежливей мог?
– Куда там – прыткий, в личность чуть не влепил. Хорошо, успели вы калитку отворить…
– Водой его полить?
– Ага! Ресницы-то елозят. Очухался, что ему.
– Гостенек! – позвали требовательно. – Мигайки-то раствори!