Вместо Пьеры ответил отец:

— К сожалению, дурные, Гаври. Молодого Сорде посадили в тюрьму где-то там, на востоке.

Гаври обескуражено смотрел на него, не в силах что-либо сказать и явно понимая, что неловко было бы спрашивать, что такого страшного сделал этот господин, раз его посадили в тюрьму. Но граф Орлант тоже мрачно уставился в свою тарелку. И обстановку разрядила Пьера:

— Как вы понимаете, чужих часов он не крал. Это дело чисто политическое. По-моему, Итале что-то там такое напечатал у себя в журнале, и это очень не понравилось властям. Вот они его и упекли в темницу на пять лет.

Гаври нахмурился.

— Вот не думал, что они на такое способны! — промолвил он. — Уж больно мы здесь, в горах, далеки от всего этого. — И прибавил, весьма удивив Пьеру: — А уж как, должно быть, госпоже Лауре тяжело! Она ведь на брата просто молится.

— И теперь еще пуще станет молиться.

— Да уж, придется…

Она сразу поняла, что он имел в виду: скоро начнутся разговоры, сплетни, домыслы и пересуды; всем соседям захочется выяснить подробности.

— Да где им понять, что случилось в действительности! — высокомерно обронила Пьера, точно Гаври обязан был знать, о ком она говорит.

— Я, между прочим, тоже этого не понимаю! — вмешался граф. — Мне ясно одно: это позор, боль и бессмысленная трата времени и сил — как для самого Итале, так и для всей его семьи! И для нас тоже!

— Но, папа, Итале делал то, что считал необходимым. Он куда свободнее тех, кто бросил его в тюрьму. Он куда свободнее любого из нас! И даже если он так и умрет в темнице, все равно это будет не напрасно и не позорно!

— Может, ты и права, дочка. Я не так уж много знаю обо всех этих вещах; да и ты тоже. И мне представляется бессмысленным расточительством, когда двадцатипятилетнего парня просто так сажают под замок и ничего не дают делать. А что должен испытывать Гвиде, как не стыд, когда его спрашивают: и где же ваш сын? А каково Элеоноре, которая ничем не может ему помочь, даже письмо ему написать не может? Единственное, что, по-моему, нам осталось, это тревожиться о нем да молить Господа, чтобы не оставлял его своими заботами, ведь мальчик никогда и никому никакого зла не желал.

— Иногда мне кажется, — заметил Гаври, — что людям здорово повезло: они могут при жизни как-то отработать свои совершенные на земле прегрешения и потом без страха идти навстречу смерти.

Пьера с любопытством посмотрела на него. Его слова не были для нее так уж новы: это была всего лишь одна из вариаций мрачных верований, свойственных ее народу, однако в его голосе чувствовалась некая странная настойчивость, хоть и тщательно скрываемая им, которая находила неясный отклик в ее смущенной и мятежной душе. И особенно — слово «страх». Да, истинным создателем тюрем, этим подлым вором, этим врагом всего лучшего на свете был именно страх! Невозможно служить страху и быть свободным.