— А я думала, вас тамошний хозяин просто уволил. Она знала, как сделать ему больно.

— Уволил? Кто вам это сказал? Я уехал по собственному

желанию!

На лице у Лауры отразилось сомнение, но она ничего не сказала.

— И еще — чтобы расстаться с женщиной, которая не желала оставить меня в покое! — запальчиво прибавил Гаври.

— Так вы, значит, собираетесь туда вернуться и жениться на этой женщине?

— Я? Какого черта мне на ней жениться? Я что, похож на тех, кто женится?

— Ну, это все же лучше, чем добровольно сгореть на костре, — смело ответила Лаура, слабея от ненависти к нему, от страха, от страсти, пылавшей в ее душе. — И неважно, на кого вы похожи.

— О да! А что, вы бы тоже с удовольствием заполучили меня — чтобы спасти от такого самосожжения?

Лицо его пылало и в странном вечернем свете казалось багровым. Страшно взволнованный, он отступил от нее на шаг, словно попал в ловушку и считал, что единственный выход — это самоубийство, и все же страшился такого исхода.

— Не знаю, зачем я это сказал… — пробормотал он смущенно.

— Вы сами себя мучаете, Берке. — Она заглянула ему в глаза. Голос ее звучал почти нежно. Он никак не мог понять, что в данном случае они равны, а она ни за что бы не стала объяснять это мужчине, который сам понять этого не в состоянии.

— А вы? — еле слышно спросил он.

— Возможно. Но разве вам есть до этого дело?

И она улыбнулась ему, но он на ее улыбку не ответил. Стоял, безмолвный, беспомощный… Ей даже стало за него стыдно.

— Вам никуда не следует уезжать. Вы должны остаться здесь, — спокойно сказала она. — Иначе скоро не останется мест на земле, где вы могли бы спастись… от себя самого! Вы их и так уже почти все перепробовали. Кроме того, как мне кажется, вы кое-чем обязаны графу Орланту.

— О да, это верно, — сказал он почти покорно, и ей вдруг страшно захотелось оказаться от него как можно дальше. Ей было жаль этого человека и хотелось, чтобы он поскорее ушел — хотя бы с глаз долой убрался!

— Знаете, это все одни разговоры — об отъезде. Я, конечно же, останусь! — Это он сказал уже почти спокойно.

— Я так и думала, — равнодушно откликнулась она.

Больше она на него даже не взглянула; она смотрела вдаль, за озеро, где меркнул красноватый свет, переходя в неясные коричневато-фиолетовые сумерки. Она чувствовала себя страшно одинокой. Он подошел к ней и протянул к ней руки, и она позволила себя обнять — потому что ему необходимо было, чтобы она ему это позволила, чтобы она СНИЗОШЛА, чтобы она почувствовала себя его госпожой, а он себя — ее слугой, чтобы между ними не было никакой откровенности, честности, а только эта дурацкая игра в богатую хозяйку и нищего отщепенца. И он, чувствуя ее безучастность и равнодушие, отпустил ее, промолвив: