Томас».

— Это ведь от господина Брелавая?

— Да. А ты что, знаешь его почерк?

— Он регулярно писал нам, когда ты был в тюрьме. И это он сообщил, что тебя арестовали. Ему, должно быть, нелегко приходилось: он ведь не мог сообщить ни одной радостной вести; но письма у него всегда были очень хорошие.

— На, прочти. — Итале пришлось объяснить сестре, что означают инициалы в письме Брелавая. — К. — это Карантай, ну ты знаешь, писатель. Его ранили на улице Палазай во время стычки со стражей. В. — Верной. Один студент, наш друг. Его убили. Дживан Френин — мой старый университетский приятель. Он три года назад уехал на родину, в Соларий, и стал теперь богатым торговцем. Значит, они все-таки и Брелавая занесли в список… Бедняга! До чего же ему там одиноко, наверно!

— А кто такой Карло?

— О, это же Санджусто! Он подписывал материалы, которые присылал нам из Англии, псевдонимом «Карло Франчески». Должно быть, Карло — это одно из его настоящих имен.

— Ты ведь довольно давно его знаешь?

— Ну, мы познакомились в 27-м году в Айзнаре. Но по-настоящему я узнал его только в июле.

— Он был с тобой во время… тех боев?

Итале кивнул. И глянул на нее искоса: тонкое, довольно бледное лицо; каштановые волосы скручены на затылке небрежным узлом. Лаура шла рядом, стараясь не отставать. За тот месяц, что он провел дома, он особенно остро почувствовал, сколь благотворно действует на него одно лишь присутствие сестры, но как следует они до сих пор так и не поговорили, довольствуясь мимолетными замечаниями или вопросами, касавшимися здоровья Гвиде, хозяйственных дел или проблем со счетами. Лаура научилась отлично вести все бухгалтерские расчеты и записи, но, когда Итале стал хвалить ее за порядок и ясность во всех документах, она только вздохнула и сказала:

— Я их ненавижу. Я это делаю только потому, что больше папа мне ничего не позволяет. А записи я веду так аккуратно, потому что иначе сразу же запутаюсь. Я терпеть не могу цифры! Я бы с гораздо большим удовольствием конюшни чистила! Только он не позволит.

И Лаура рассмеялась, как бы снижая серьезность проблемы. Предельная искренность, столь свойственная ей в детстве, теперь сменилась в ней сдержанностью, даже скрытностью зрелой женщины, и Итале, шагая с нею радом, вдруг осознал, что совершенно ничего не знает о сестре, о ее жизни.

— Я все пытаюсь себе представить, — сказала Лаура задумчиво, — что ты там делал, в Красное?… И какова была твоя тамошняя жизнь? И эта революция…

— Восстание, — мягко поправил он.

— Восстание. Ты сказал про того студента: «Его убили». Я знаю, как господина Санджусто ранили в руку — в него выстрелил из ружья полицейский, который за ним гнался… И ты как-то раз упоминал о пожаре… Я немного представляла себе, чем ты занимался раньше, до ареста; я читала ваш журнал, газеты… Но в целом я просто не способна была вообразить себе ту твою жизнь, словно сама жила в совсем другом мире…