– Что ж ты мать-то так поминаешь? Нельзя, грех.

– Да видишь, колесо!.. – начал было пострадавший и тут же осёкся. – Однако! Ты русский, что ли?

– Однако русский, – ответил Стас, улыбаясь.

– Как же это может быть? Тут нет русских!

– Знаю. Двенадцать лет по Европе брожу, ни одного, кроме тебя, не видел. Однако.

– А ты откуда взялся?

– Из Парижа.

– Нет, ну а если честно?

– Из Парижа, говорю. Я там Версаль расписывал. А ты сам-то с виду – чистый немец. Кто таков?

– А вот смотри – я теперь не совсем чистый. – И незнакомец показал на свои испачканные на коленях брюки.

Подбежавший слуга почистил его брюки щёточкой, подал платочек; тот обтёр ладони, представился:

– Царя Петра Алексеевича дипломатический посланник, дьяк Шпынов. Следую из Амстердама в Вену.

– Вольный живописец, князь Гроховецкий, – представился в свою очередь Стас. – Тут зовусь Эдуардом Грохом.

И пока слуги собирали упавший с крыши кареты багаж, пока починяли колесо, два соотечественника отправились в «Красный лев» перекусить и поболтать.

– Что ж ты, князь, пропадаешь тут, – говорил Шпынов, в ожидании жареной свиной ноги потягивая рейнвейн. – Царю край как нужны такие люди. Про Шафирова слышал? Пётр Алексеевич его из купцов взял и – даром что тот еврейского племени – в ближайшие свои помощники определил, а всё потому, что языки знает. А ты? Небось и французскому обучен?

– Обучен и ему. Немецкий, английский и латынь знаю. Польский учил, но давно.

– Святый Боже! А голландский знаешь?

– Да кто же в наше время голландского не знает!

– Слушай, князь! Едем со мной в Вену? Там нынче Прокофий Богданович Возницын обретаются, посол царский. Он обрадуется; ты не пожалеешь; да и мне, что такого человечка привёз, профит будет. Всем хорошо!

– Дела у меня здесь недоконченные, друг мой! И рад бы пообщаться с русскими людьми, но никак.