— Что ж, пусть подойдут, — мрачно отозвался араб. — Эль-Омад выстоял против назарян, против курдов и турок — за сотню лет ни один враг не вступил на эту землю. Малик, наступило время, когда христиане и мусульмане должны подать друг другу руки. Благодарю тебя за предупреждение и прошу принять участие в обороне моей крепости.

Однако Кагал помотал головой:

— Тебе не понадобится моя помощь, а у меня есть другое дело. Я загнал трех прекрасных скакунов вовсе не для того, чтобы спасти собственную шкуру. Я должен скакать дальше: там, впереди, на пути этих дьяволов Иерусалим с его разрушенными стенами и малочисленной стражей.

Сулейман побледнел и потеребил бороду.

— Эль Кадс! Эти языческие собаки будут убивать всех подряд, не спрашивая веры, и осквернят святые места!

— Вот потому, — Кагал поднялся, — я должен предупредить их. Кочевники продвигаются вперед так стремительно, что ни одно слово о них не успеет достигнуть Палестины. Только я один могу успеть. Дай мне свежего коня и отпусти скорей.

— Ты уже выполнил все, что было в твоих силах, — возразил Сулейман. — Еще час такой скачки, и ты в изнеможении свалишься с седла. Вместо тебя я отправлю одного из своих людей…

Кагал покачал головой:

— Это мой долг. Я посплю часок — один маленький часок ничего не изменит. А потом поскачу дальше.

— Иди в мою спальню, — предложил Сулейман, но упрямый кельт помотал головой.

— Вот что до сих пор служило мне постелью, — сказал он, обессилено опустился на траву, накрылся плащом и в крайнем изнеможении сразу заснул глубоким крепким сном.

Ровно через час он проснулся, хотя никто и не думал его будить. Перед ним поставили еду и вино, и он торопливо поел. Его лицо по-прежнему было изможденным и осунувшимся, с заостренными чертами, но за время короткого отдыха в золотоволосом короле вновь появились какие-то скрытые запасы выносливости. Будучи словно сделанным из железа в этот железный век, он добавил к своей физической силе и крепости огромную внутреннюю энергию, которая заставляла его делать невозможное, превозмогать самого себя.

Когда он выезжал из ворот крепости, раздался крик стражника. Тот, стоя на стене, показывал на восток, туда, где в жаркое голубое небо поднимался столб черного дыма. Шейх Сулейман поднял руку в прощальном приветствии. Кагал пустил коня в галоп и помчался к Иерусалиму.

Бедуины в своих черных войлочных покрывалах изумленно смотрели на него, пастухи, пасшие свои стада, застывали на месте от его крика. Там, где он пролетал на своем скакуне, за его спиной слышался стук копыт и бряцанье доспехов, тревожные крики и снова стук копыт — встревоженные люди метались в поисках надежного укрытия.