— Давай, ходи. — И немного запнувшись, добавил:

— Прямо иди, вон к тем деревьям.

Я шел прямо, выполняя приказ, за спиной пыхтел грузный милиционер с наганом наперевес, редкие прохожие недоуменно косились на мою странную одежду. Меня пока не торопили, и я все пытался понять, зачем я здесь? До падения города, последнего областного центра Белоруссии оставалось чуть больше месяца. Что мог сделать я, человек, родившийся через двадцать лет? Рваться в Москву, чтобы рассказывать Сталину и Берии об их бедах, и доказывать, что я всё-всё знаю и вот сейчас лично притащу Гитлера за его знаменитую челку? Дайте мне только дивизию ОСНАЗа. Угу, разогнался! Даже если, Ливицкий, первый секретарь обкома, и НКВДшник Строков меня и отправят в Минск, то Пономаренко тормознет наверняка. Нельзя ему пускать к Сталину непонятного человека, который рассказывает сказки (с его точки зрения) о том, что всё, что ЦК КП(б)Б сейчас делает, идет только во вред. Я читал, хотя правильнее, сказать — буду читать в Интернете что, по-настоящему работали только Москва и республиканское НКГБ. Остальные, то есть КП(б)Б и НКВД, не могли понять, что старыми методами работать нельзя. Партия направляла на подпольную работу всем известных активистов, НКВД формировал партизанские отряды из своих лучших следователей и уполномоченных, зачастую отправляя горожан в сельскую почти, незнакомую для них, местность. Все шло по старой пословице «Хотели, как лучше…» То есть, властям поручили совершенно незнакомое дело, и они выбрали лучших, которые погибли, не успев ничего сделать. Но ведь, Сталину шли доклады об успешной работе! Преодолевая растерянность, пользуясь непроверенными данными, Пономаренко докладывал об успешном сопротивлении, о колхозниках, сжигающих бомбардировщики даже в том районе, где никогда не было аэродромов. О сотнях партизанских групп, отправленных в тыл врага, но не писал, что оружия не хватает даже истребительным батальонам. А школы подпольщиков со сроком обучения два-три дня? Так что, в Минске мне делать нечего. Впрочем, какой Минск? Он уже почти месяц как у немцев.

Из-за спины раздалось предупредительное покашливание, и меня попросили свернуть направо. По брусчатой, узкой улочке мы стали подниматься в гору. Тут неожиданно для себя, я перестал беспокоиться, и стал с интересом осматриваться. Улица Комсомольская, которая в двадцать первом веке выглядела анахронизмом со своими деревянными домами, почти не изменилась. Только тротуары были деревянными, но дорожное покрытие я уже упоминал. Вдруг, вспомнив, что до революции город брусчатку поставлял даже в Киев, пожалел, что в бывшем современном мне городе её уже нет. Мы поднялись на гору Коммунаров, я успел заметить длинные стволы зениток, и подошли к огороженному парку.