Илья неопределенно пошевелил пальцами в воздухе, видимо затрудняясь описать это самое «другое», потом просто махнул ладонью и продолжил объяснения:
— Да и не умеете вы, девоньки, как надо, показать даже то, что у вас имеется. А ежели какая из вас и попробует, так смех один! Или титьки выставит, будто порок к стене крепостной подводит, или седалищем вертит, будто бы кричит на весь свет: «Глядите, люди добрые, чего я задом выделывать научилась!» Отрокам конечно же завлекательно — им же все в этих делах внове, а зрелым мужам смешно… ежели, конечно, это не дочка их или иная близкая родня выкобенивается. А вот коли родная кровь, то тут уже не смех, а злость — по этой самой заднице, да… Понятно, в общем. — Илья снова махнул рукой. — А она-то довольна! Взгляды мальчишечьи пониже спины щекочут, соски затвердели, чуть рубаху не протыкают, румянец во всю щеку, глаза блестят… А того не поймет, что дура дурой выглядит!
Обозный старшина Младшей стражи обвел взглядом притихших девок и с видимым удовольствием (уж Арина-то заметила) отметил, что зарумянились от его слов все.
Наставница обежала глазами потупившихся воспитанниц, усмехнулась про себя.
Не удержалась, поглядела в сторону Андрея, ехавшего поблизости рядом с отроками, коротко встретилась с ним глазами.
Подивилась обозному старшине:
— М-да… — Илья, задрав голову, поскреб пальцами под бородой. — Так что, телесного интересу в вас, девоньки, для зрелого мужа, что в Михайловых матрешках — поглядеть да в руках повертеть — не более того!
— А если в новых платьях? — не отставала Арина.
И сама засомневалась — стоило ли… может, лучше потом, без мужских ушей, им это сказать… Ну да ладно — от взрослых женщин девки это не так воспримут, как из мужских-то уст… Ой, дядька Илья, не подкачай! Чего-то ты им на это скажешь?