– Это кто же такой ?

– Какой-то эсэсовец, гауптман. Как он затесался к морякам – ума не приложу.

– Может, у него тут жена. Когда фронт был далеко, многие штабные привозили сюда свои семьи. Теперь вот носятся с ними.

– Говорит, служебная необходимость.

– И что ты будешь делать? Не хочешь в самом деле отправить его в госпиталь?

Лысый подполковник медслужбы чертыхнулся.

– А где я сейчас буду искать машину? И что я скажу Заммериху? Вот привез вам тут одного, уж возьмите? Он боится морской болезни и хочет продолжить лечение на берегу? Да и Бергер… Он два часа возился с костями этого типа. Ты же знаешь – он не любит, когда его пациентов, в которых вложено столько труда, куда-то увозят. Значит, надо согласовывать с ним, а на черта мне всё это? Вот тебя назначили на должность санитарного оберфенриха, ты и выполняешь свою работу. Моя же задача – довезти больных до Киля, следить, чтобы сестры вовремя ставили им градусники, а санитары выносили утки.

– А знаешь, Генрих, – сказал Террес после нескольких затяжек, – ведь не только эти двое попросились сойти с корабля. Были и еще. Сегодня одна из девиц вспомогательной службы упиралась так, что ее чуть ли не силой тащили по трапу.

– Наверное, у нее здесь парень остается. Он бравый моряк, и у них любовь в самом разгаре.

– Да нет, – Террес был задумчив, – в ее глазах был страх. Настоящий страх, как будто она предчувствовала… Нет, тут что-то другое…

– Вольдемар! – оберфельдарцт отшвырнул сигарету и с укором посмотрел на собеседника. – Нам ведь тоже плыть на этом корабле.

«Да и помощник капитана почему-то не советовал начальнику судовой типографии брать с собой семью», – подумал уже про себя Террес, когда подполковник ушел.

Утро 30 января было пасмурным и холодным. Плотные и низкие серые облака лишь в десятом часу стали пропускать достаточно света, чтобы можно было начинать маневры по выводу лайнера на рейд Готтенхафена. С одной стороны, погода благоприятствовала плаванию. Сплошная низкая облачность и туман уже несколько дней защищали побережье с Гдыней, переименованной немцами в Готтенхафен, соседний Данциг и другие прибрежные города от воздушных налетов русской авиации. По прогнозам низкая облачность продержится еще несколько дней.

Но лишь к часу дня буксиры начали оттаскивать «Густлов» от пирса. Множество людей наблюдали, как этот, когда-то безупречно белоснежный красавец, более четырех лет простоявший на приколе и чудом уцелевший при бомбежках, медленно разворачивается, отваливая правым бортом от причальной стенки. Даже теперь, несмотря на ржавые потеки под якорными клюзами и очерченные коррозией стыки бортовых листов, лайнер выглядел величественно. Буксиры вели его, как прислуга ведет гордого аристократа, оказавшегося среди базарной толпы. Обитатели гавани – пара серых израненных эсминцев, торпедоловы, облупленные катера, черные угольщики, тральщики, возвращавшаяся с боевого задания подлодка и транспорты всех мастей и размеров, – казалось, расступались перед этим вельможей и спрашивали друг друга: «Куда это он собрался? »