Сказительница выползла из каморки на коленях. Кряхтя, поднялась на ноги, шаркающие шаги ее вскоре затихли за углом.

Ей выколют глаза? Отрежут язык? А запросто! Здесь, в ханском дворце, еще и не такое проделывали… как с тем пареньком, которого сварили в котле! Спасибо бабушке Гаиде, предупредила.

Приняв решение, юная рабыня уже ни капли не сомневалась – да, бежать, хоть и некуда, и любой ее может выдать – ту все же есть хоть какой-то шанс, пусть даже очень маленький, здесь же – нет никакого. Стать слепой и немой куклой – ну уж нет! Хотя она и так кукла… как все невольники.

Скользнув во двор, девчонка взглянула на полную луну и, закусив губы, прокралась садом – не по широкой аллее, хорошо просматриваемой со стен стражниками, а по траве, за деревьями, чувствуя восхитительный запах роз… вдруг смешавшийся с другим, менее приятным, запахом помета домашней птицы.

Старый птичник. Колючие, царапающие кожу кусты, узкий проход, едва-едва протиснуться, а дальше, за птичником никакой стены вообще не было – там начинался город: стояли дома, высокие заборы, за углом, у мечети, журчал красивый фонтан.

Жадно напившись, беглянка уселась за деревьями – отдышаться да подумать – куда же дальше? Лучше всего, наверное, в гавань – попроситься на любой, уходящий куда угодно, корабль. Возьмут? Мара хмыкнула – конечно, возьмут. Она же вроде красивая… правда, отощала, но грудь хорошая, налитая – понравится любому кормчему или купцу. Возьмут! О какой-то девичьей чести речь сейчас не шла, давно уже не осталось никакой чести – у рабыни-то? У наложницы? Господи-и-и – за что такая судьба? Мара, наверное, давно б наложила на себя руки, кабы не знала – это самый страшный грех. Так еще на родине, во владимирской земле, говорил батюшка, отец Никодим. А еще говорил, что Господь велел терпеть, вот Мара и терпела, хоть иногда и казалось, что мочи вообще нет. И тогда невольница старалась не думать ни о чем, гнать из головы любые мысли, превратившись в живую куклу – без мозгов в рабстве живется легче. Поела, попила, сильно не избили – уже хорошо, а если еще за день ни тычка, ни пощечины – так это вообще повод для веселья. О, гнусная и грустная рабская жизнь. А вообще, наверное, очень многие люди любят быть куклами – притулиться к боярину, к князю – записаться в закупы, в рядовичи, даже в холопы – это из свободных-то! – лишь бы не самим, лишь бы кто-то другой за них отвечал. Сама Мара-Марфа раньше так вот и жила – с батюшкой-закупом, пока не налетели татары – не упас и боярин, порубили всех, усадьбу разграбили и сожгли, а ее – не одну, с другими девами да отроками – в полон угнали. Тут же сразу девичью честь и порушили… не у нее одной. Потом издевались, били, продали вот в Сарай, купил ханский управитель – и стала Мара куклой. А сейчас удивлялась – оказывается, не навсегда, оказывается – как это славно, самой все за себя решать, без чужого дяди! Сейчас, в эту душную ночь, с бархатно-черным, усыпанным желтыми звездами небом, Мара вдруг вновь ощутила вкус жизни, ощутила остро, как никогда. Сейчас она жила сама! Сама действовала, сама все решала – и от этого решения зависела ее жизнь. Ошибешься и… И от этого становилось сладко! Свобода, оказывается, и вправду пьянит, даже вот такая свобода. Ладно! Значит – в гавань. Теперь главное – не попасться на глаза ночной страже.