– Кто это? – спросил Шешель, указав на молодого человека.

– О, это наш новый сценарист. Это именно он написал в газете о ваших подвигах.

– Да? Интересно.

– Очень. Я не представил вас.

– Полноте. Не стоит.

– Поразительно.

Шешель не знал, его ли губы прошептали это слово или он услышал его с задних рядов, или все произнесли его одновременно. Большего он вымолвить пока не мог, будто боялся разрушить видение, такое же зыбкое, как миражи в пустыне. Человеческий голос может его спугнуть. Лучше помолчать.

Томчин нанял орду непризнанных художников которые с трудом могут что‑то выручить за свои творения. Этого хватает лишь на скудное существование. Они вынуждены браться за любую работу. Рисовать портреты прохожих – это лучшее, что им могут предложить. Таких на центральных улицах города так же много, как грибов в лесу, только складывай в лукошко. Пользуясь их бедственным положением, Томчин заставил их раскрасить вручную все три километра кинопленки. Не сам же он делал это. Новый рабовладелец.

Мысли скользили по поверхности мозга. Шешель был зачарован, впал в магический транс, хотя очень плохо поддавался внушениям.

Он вновь стоял на лунной поверхности, смотрел, как над ней медленно поднимается Земля. Только вместо скрипа блоков, к которым она была привязана канатом, он слышал, как трещит патефонная игла, вгрызаясь в пластинку, но она не заглушала ни музыку, ни шум крови у него в ушах.

Похоже, глаза у него заслезились. Он не видел каната. Один его конец привязан к Земле, а другой перекинули через систему блоков, колес, шестеренок и прикрепили к подъемному механизму. Любой мог поднять Землю к небесам. Как все просто. Любой техник мог чувствовать себя богом, а если бы он облил Землю бензином и поджег его, то над Луной загорелось бы еще одно Солнце.

– Мы вдвое замедлили скорость воспроизведения. Поразительный эффект вышел, – слышал он в полусне голос Томчина, но чуть склонил голову совсем в другую строну. Там сидела Спасаломская. Он не заметил, как она вошла, тихо села на соседнее кресло, которое под ней и не скрипнуло. Ему захотелось отыскать ее кисть, сжать ее. Не удивится ли она такому раздвоению личности? Ведь он одновременно в двух местах. На Луне и на Земле.

Он смог сделать это, лишь когда экран потемнел. В проекторе закончилась пленка. Свет погас. Люди оказались в кромешной темноте, но с мест они не сходили. Ждали, что экран опять оживет.

Томчин уже успел устать от этого фильма, а потому посмотрел его лишь до середины, незаметно поднялся со своего места, пригибаясь, чтобы не перекрывать сноп света и не наложить свою тень на экран, где в то время Шешель прыгал по лунной поверхности, вышел из зала.