– Вы и ваши люди переходите в мое подчинение, – озвучил Эккехард.

Ульрих уставился на Карла. «В мое», – сказал Эккехард, не в подчинение оберштурмбаннфюрера – «в мое»! Но подполковник промолчал, хотя и заметно изменился в лице.

– Придется сделать более четырехсот закладок, чтобы подорвать эту махину. Займет много времени… – продолжил как ни в чем не бывало Эккехард. – А вы, Ульрих, быстро понимаете, что картина или другой предмет представляет какую бы то ни было ценность?

– Я оканчивал факультет истории искусств, если это вам о чем-то говорит. Обычно ценность специалисту легко подтвердить простым визуальным осмотром. Для спорных случаев придется делать анализ…

– Что вы скажете, например, об этом?

Эккехард выложил перед ним на стол рисованную открытку. Ульрих склонился к ней, изучил в недоумении, ответил барону таким же презрительным взглядом.

– Ничего особенного. Обычная видовая открытка, которые рисуют тысячами не слишком талантливые художники-самоучки.

– Значит, она не представляет никакой ценности?

– Никакой! – разозлился Ульрих.

Карл, уже давно почуявший подвох, напрягся. Эккехард перевернул открытку. Ульрих прочел подпись и имя художника, и у него волосы зашевелились на голове. Карл выдавил из себя улыбку.

– Эккехард, это же шутка? Вы же не знаете фюрера лично…

– Подписано не для меня. Для моего отца. Родители были в Вене в 1911 году. Это подлинник.

Эккехард сверлил взглядом унтер-фельдфебеля, который стал белее ресторанных скатертей. Неожиданно рассмеявшись, хлопнул его дружески по плечу.

– Да расслабьтесь вы уже. У моей матери была целая коробка таких открыток. Ей они почему-то очень нравились.

Экке сделал глоток из чашки, посмотрел на все еще стоящую около их столика польку.

– Отличный кофе, панна Марта.

– Может быть, господа еще что-нибудь желают?

Ульрих, полностью не оправившийся от эпизодов с приказом и картиной, снова напрягся.

– Вы знакомы? – резко спросил он.

Фон Книгге глянул на него удивленно.