Тут я уж не смог смолчать и начал Варламову возражать:

– Не было тогда самолетов. Все на лошадях ездили. И захват лошади разбоем называли.

– Сейчас тоже так называют. Не об этом я.

– А о чем?

– О наших представлениях. Что ни возьми для примера, всё не так происходило. Иной раз вообще непонятно – почему народ событие наизнанку вывернул. По документам – одно, а по памяти – совсем другое. Не знаешь, кому и верить. Тысячи людей помнили, что у нас в Елисеевском была люстра. И когда их убеждают, что не было – возмущаются. Дескать, документы подделаны, фотографии старинные отретушированы, а владельцам вообще веры нет, потому что они враги народа. Умопомрачение на людей находит.

Мне бы остановиться, мимо ушей пропустить, так нет: решил свое доказать.

– Некоторые события изучены вдоль и поперек, а никаких расхождений с памятью не наблюдается.

– Это ты про что? Пример приведи!

Я и брякнул, не думая:

– Декабристы! Восстание! Там всё понятно.

– Восстание? Да что ты о нем можешь знать?!

– То же, что и все.

– Именно. То есть, ничего.

– Как это ничего?! Почему это ничего?! Я всё знаю!

– Ну, давай, просвети меня, – и смотрит этак ехидно. Дескать, всё, что ты скажешь, я заранее знаю и давно уже ответ подготовил. Как же! Слыхали.

– Нет, – говорю, – сначала ты.

– Легко!

И начал.

– Ты когда-нибудь думал, что вообще произошло четырнадцатого декабря? Вышли на Сенатскую три тысячи человек, постояли и разошлись. Ладно-ладно! – Варламов примиряюще поднял ладони. – Разогнали их. Пушками. А теперь подумай: чего ради они туда поперлись? Что они там потеряли? Чтобы взять Сенат и принудить сенаторов к передаче власти? Так сенаторы разъехались за три часа до того, как московцы выстроились в каре! Ты можешь сказать, что они узнали об этом только там, на площади. Они – да. А вот руководители восстания знали о том, что сенаторов в семь утра к присяге приводить будут, еще загодя – вечером тринадцатого – и никак не предупредили своих. То есть, первый пункт плана рушится, а мы всё равно будем его выполнять! Так?

Павел говорил с надрывом, будто нужно меня уговорить во что бы то ни стало. Я молчал.