Гном — это я. И это унизительное прозвище появилось именно с легкой руки Седого, обозвавшего меня так в коридоре банка в первый же день моей там работы. Потом он извинится, мы подружимся, заработаем на бирже кучу денег и еще большую кучу потеряем. Но это будет уже совсем другая история. А сейчас мы уже полчаса дискутировали с ним о бедах России, надвигающемся экономическом кризисе и путях выхода из него. Однако истина рождаться не торопилась. Даже наоборот — ситуация только усугублялась. Спору не было конца.

— Что ты знаешь о денежной массе? Нет, ну что? — не унимался он. — Вот сейчас приватизацию надо делать или национализацию? Ну, скажи! А откуда берется инфляция, ты понимаешь?

— Да ну тебя, — мне уже порядком надоел этот бесполезный разговор. Где-то сквозь алкогольную пелену я понимал, что результатов его не будет помнить ни один из нас. Поэтому я просто засунул нос в гигантскую кружку нефильтрованного и сделал большой глоток. Когда я вынырнул из пшеничной пены, Седой тряс перед моим лицом зажигалкой «Зиппо» с эмблемой ВДВ и, пользуясь тишиной, возникшей в паузе между выступлениями, страстно вопрошал:

— Вот за сколько ты ее купишь? Какая ее справедливая цена, а?

Я молча забрал у него зажигалку и положил в карман.

— На-до-ел.

Седой посмотрел на меня искоса, как Хазанов, пародирующий попугая.

— Ты, Гном, как не познавший основ марксизма, не можешь претендовать на звание сколь-нибудь компетентного экономиста. Я прекращаю с тобой дебаты. Пойдем.

— Домой?

— Какой домой! Что ты дома не видел?

— Я б поспать…

— Пойдем, дружище. Длину жизни ты увеличить не можешь. Зато можешь ширину и глубину. Это мне бабуля говорила. Пойдем. Я покажу тебе Москву.

Мы оделись и, шатаясь, вышли на морозный воздух. Из фонаря пшенной крупой сыпался снег. Седой огляделся и заплетающимся языком старательно выговорил:

— Мы из лесу вышли, был сильный мороз…

Затем, заржав, он обнял меня локтем за шею и потащил в сторону набережной.

Статистика утверждает, что накатанный ноябрьский ледок и для трезвых пешеходов является причиной множества травм, умалчивая о пешеходах нетрезвых, подвыпивших, сильно пьяных и персонажах вроде нас. Последним, что я запомнил, были уплывающая из под ног земля, мелькнувший фонарь, нецензурный крик Седого и тяжелая тишина.

Очнулся я оттого, что нос что-то щекотало. Голова страшно болела. Я постарался приподняться на руках. Странно. Ведь падал на спину. Еще страннее оказалось то, что под ладонями была трава.

Я не понимал, либо я полностью ослеп, либо было так темно, что глаза не видели ни зги. Но руки точно чувствовали траву. А лицо ощущало влажный и теплый воздух.