Однако и в такую хитроумную «политику» верится плохо. Скорее всего, Иоганн-Альбрехт не верил в возможность для русских перейти через Прут, оставшийся свободным ото льда почти всю зиму, и в распоряжении Суворова не было вовсе средств для переправы. Как показала действительность, расчет эрцгерцога оказался ошибочным. Прут замерз, а австрийские славянские части, охранявшие берег Прута, в полном составе присоединились к русским, как только к ним придвинулись внезапно суворовские богатыри и как только появилась императрица Екатерина. Когда же Суворов оказался за Прутом и в Бессарабии у нему стала присоединяться масса беженцев, Иоганн-Альбрехт не рискнул преследовать русскую армию. К тому же внимание Вены отвлек острый спор с неугомонным Фридрихом Великим из-за пограничных счетов. Так или иначе, армия Суворова совершенно беспрепятственно прошла Бессарабию, переправилась через Днестр и от Днестра пошла формированным маршем на север, быстро разрастаясь на пути. Всполошившиеся сторонники Полуботка попытались загородить москалям дорогу на Киев, направив против Суворова десятитысячный корпус «сердюков», «синежупанных гайдамаков» и «сечевиков» под командованием кошевого Кармелюка. «Сердюки» и «гайдамаки» рассыпались при первых выстрелах артиллерии, которой руководил один из великих артиллеристов мира, фельдмаршал Румянцев. Запорожцы, пытавшиеся сопротивляться и засевшие в наскоро поставленном таборе за валами с двумя десятками «гармат», были разгромлены в какой-нибудь час и оказались вынужденными просить у сердитого москаля пощады. Уцелевшие были отпущены в их коренное убежище на Хортице, с предупреждением, что Хортица должна впредь сидеть смирно.

Положение гетмана Полуботка, и раньше далеко не легкое, теперь стало очень тяжелым. Он еще раз попытался выбить из Киева тамошний русский гарнизон и снова был отбит. А с юга шел страшный Суворов.

Именно в эти дни, когда звезда «Великого гетмана» явно закатывалась, до Москвы дошла весть о выходе русской армии из Молдаво-Валахии и о ее движении на Киев. Одновременно Москва узнала и о том, что в Петербурге появился, наконец, «дехтатор», то есть диктатор в лице Григория Орлова.

Чтобы покончить с этим периодом, следует сказать несколько слов и о «петербургском действе», снова выдвинувшем, правда, на короткое время, на арену государственной деятельности Орлова.

Больше полугода Петербург находился в состоянии временного паралича. Ответственность за этот паралич, если не всецело, то в весьма значительной степени ложится на петербургскую и укрывшуюся в Петербурге родовую и чиновную аристократию.