Когда готовился его побег, было решено, что везти его в ее уютное кафе в Бичер Фоллз небезопасно. ММ уже заглядывали туда в поисках его. Но Лоринда и Сисси оборудовали для беглецов, переправляемых в Канаду по поручению Нового подполья, этот невзрачный домик, поставив туда полдюжины кроватей и заготовив массу консервов и банок замечательного (по мнению Дормэса) меда и варенья. Перейти через канадскую границу теперь было гораздо легче, чем в те времена, когда Бак Титус пытался тайно перевезти туда семью Джессэпа. Теперь была разработана система, как в славные времена сухого закона: в нее входили и новые лесные тропинки, и подкуп пограничников, и поддельные паспорта. Дормэсу не угрожала никакая опасность. Но береженого бог бережет, и Лоринда и Сисси, взявшие себе манеру обсуждать дела Дормэса, игнорируя его присутствие и ничуть его не стесняясь, словно это был ребенок, который не может их понять, поразмыслив, пришли к выводу, что его следует омолодить.

Покрасим волосы и усы в черный цвет и сбреем бороду, — вслух размышляла Лоринда. — Жаль, что у нас мало времени, — его стоило бы облучить его солнцем, чтобы придать ему великолепный флоридский загар.

— Да, — сказала Сисси, — он будет очень мил.

— Я не позволю сбривать бороду, — запротестов Дормэс. — Почем знать, какой у меня окажется подбородок.

— Он, кажется, все еще думает, что он владелец газеты и любимец общества в Форте Бьюла? — подивилась Сисси, и они безжалостно взялись за дело.

— Оттого и получаются эти проклятые войны и революции, что женщины, если им дать волю… ох! Осторожнее!.. До смерти заласкают любого мужчину, имевшего несчастье попасть к ним в лапы. Красить волосы — это надо придумать! — негодовал Дормэс.

И все же он до неприличия обрадовался, что у него оказалось моложавое лицо и вполне терпимый, упрямый подбородок. Сисси отправили обратно в Бичер Фоллз поддерживать в кафе видимость жизни, а Лоринда с Дормэсом три дня поглощали бифштексы и пиво, играли в пинокль и валялись в постели, без конца вспоминая все, что они передумали друг о друге за эти одинокие шесть месяцев, которые были длиннее шестидесяти лет. Дормэс навсегда сохранил воспоминание об этой бедной деревенской спальне с лоскутом красного ковра и с парой шатких стульев и о Лоринде, свернувшейся калачиком на кровати, — воспоминание, воплощавшее для него не убожество зимы, а юность и романтическую любовь.

А потом на лесной полянке, среди опушенных снегом елей, в нескольких футах от канадской границы он заглянул в глаза двум любимым женщинам, коротко простился с ними и шагнул в изгнание, оставив позади Америку, по которой он уже теперь страстно тосковал.