Но у нынешней военной эпохи есть удивительная особенность: многие деятели искусства и науки наконец-то поняли, что их творчество, даже если оно полностью свободно от коммерческого расчета и политического честолюбия, все же связано со всеобщей борьбой за или против демократии; они вышли из своих студий, театров и лабораторий, чтобы встать в один ряд со своими коллегами; они слышат обращенный к ним вопрос: «На чьей вы стороне — на стороне изоляционистов или тех, кто стремится к мировому господству?» На чьей вы стороне? И дают на него ответ.

Старомодный тип ученых и художников — Пастеры, Уистлеры[110] и Уолтеры Патеры[111] — считали, что их творческая работа настолько выше всего прочего, что они могут жить в заоблачных высях, оставаться над схваткой. Но время от времени какой-нибудь Вольтер, Диккенс или медик вроде Везалия приходил к выводу, что он не может в одиночку наслаждаться зажженным им светильником, если окружающий мир погружен во тьму, и он провозглашал: «Пусть засияет свет над всей землей!» — провозглашал, рискуя своей респектабельной репутацией, а порой и жизнью. Во время прошлой войны даже такой робкий затворник, как Генри Джеймс, убедился в том, что его творчество не имеет смысла, коль скоро он не присоединился ко всему человечеству, и в конце концов он хоть и довольно робко, но сделал выбор и выступил против Германии.

Такие люди, как Бернард Шоу, профессор Альберт Эйнштейн и Карл Сэндберг, всегда понимали, что их творчество ничто, если оно не смыкается с творчеством их собратьев, и что теперь уже не меньшинство, а большинство художников и ученых должны осознать и во всеуслышание заявить, стоят ли они за тиранию, жестокость и слепое повиновение или они на стороне своего народа, всего человечества.

В этой войне, если говорить о писателях Германии, знаменитый Гергардт Гауптман,[112] некогда всеобщий кумир, вроде Фрэнка Синатры,[113] один из наиболее заслуживающих уважения немецких романистов и драматургов, решил для себя, на чьей он стороне. Он раболепно вверил свою судьбу и свою прекрасную виллу марширующим гусиным шагом хозяевам новой Германии. Даже в военное время ему не пришлось расстаться со своей роскошью; он ничем не пожертвовал — разве что уважением к самому себе и симпатиями всех честных людей. И это прекрасно, что он открыто объявил, на чьей он стороне, и не стал скрывать своего позора.

Но нашлись такие немцы и австрийцы, как Франц Верфель,[114] Бруно Вальтер,[115] Стефан Цвейг, Фрейд, Бела Шик,[116] Томас Манн, Лион Фейхтвангер, которые решили, что новенькие виллы, и костюмы, и лошадиное ржание тупоголовых ефрейторов — слишком малая цена за утраченную честь и за радость, дававшуюся творческой работой, которая составляла для них смысл жизни, и они отправились в изгнание, оставив своих ближних, пожертвовав своими званиями, лишив себя радости слышать музыку родного языка, — и все это для того, чтобы мир знал, на чьей они стороне.