Вопрос был ли выход извечного мятежника экспромтом, или заговором внутри заговора, остается спорным, но вне зависимости от ответа на сторону нового игрока немедленно начали переходить из обоих ранее противоборствующих лагерей. В перевороте Марии Комниной участвовали два сына Андроника, тут же от принцессы отделившиеся и возглавившие Константинопольское отделение новой партии, в которую перебежала большая часть оппозиции и потянулись горожане.

Мария Комнина сперва восприняла поход родственника как подкрепление, но быстро поняла ошибку. Андроник твердо — и это нравилось электорату, провозглашал законность малолетнего василевса, требуя лишь замены регентов, причем исключительно на себя. Сделать принцесса ничего не могла, отчего с мужем и оставшимися сторонниками бежала из столицы в Фессалоники, выделенные прошлым монархом Вильгельму в кормление.

Протосеваст Алексей замену противника тоже осознал не сразу, а потом попытался бороться. Но почти весь высланный на подавление мятежа сводный отряд, включая командующего, переметнулся к Андронику и восставшие подошли к столице. На сторону революции тут же перешел флот и проигрыш императрицы Марии стал очевиден. Защищать Константинополь оказалось некем.

Штурмовать защищаемый остатками лояльных регентам войск город Андроник не стал. Несмотря на личную харизматичность и замечательные лозунги, его войскам требовалась и реальная плата. Рассчитывать на имперскую казну было рискованно, за прошедшее время регент, как известный финансист, вполне мог деньги вывести. Оставались привычные времени трофеи, но отдавать на разграбление собственную, причем восторженно приветствующую освободителя столицу, выглядело как-то не совсем уместно. Константинопольцы ждали вовсе не тягот, а разбрасывания монет победителем. Тут очень удачно вспомнили про латинские общины. Они как раз на месте, зажиточные, но чужие, а часть вообще поддерживает регентов. По мнению Андроника, за счет латинян решалось сразу несколько проблем. Появлялся не только источник добычи, но и повод для сплочения вокруг нового лидера, с иллюстрацией «защиты отечественного среднего класса» и единственно правильной версии христианства. Последнее выглядело немаловажно, претендент в регенты уже знал, что патриарх поддерживает Марию Антиохийскую. По этой причине вождь революции засел в лагере у стен Константинополя и взял оперативную паузу.

* * *

Его сторонники в городе «возмутили народ против латинской общины, обвиняя тех, что держат-де сторону протосеваста и кесарини и по этой причине враждебны ромеям», чего, отметим, до подхода Андроника не происходило. Раскачанная чернь начала громить лавки иностранцев, на волне беспорядков люди мятежника открыли ворота. Первой в столицу вошла личная дружина наместника Пафлагонии, ударившая по европейским кварталам, располагавшимся по древнему обычаю, обособленно на восточном берегу Златого рога. А потом начались резня и грабеж. Как отмечал греческий, негативно настроенный к латинянам хронист, «пафлагонцы в своей бездумной дерзости истребили большое зло посредством другого зла; войдя в столицу, они набросились на латинян в союзе с другими бунтарями, и обошлись с ними самым жестоким образом».