– Да-а… Геройский парень… – Ворошилов снова мечтательно улыбнулся, заглянул в пачку «Казбека» и, смяв пустую картонку, потянулся в стол за новой.

– Ты погодь-ка курить, курец! Я тебе что толкую?! Я ж с его рубки не удивился. Я ж охренел! Начисто! Он же при мне одного, – Семен Михайлович со свистом втянул воздух, – ажно с седлом раскроил! И это ж – пацан! Пятнадцать годков всего!

Он снова грохнул кулаком по столу и зашагал по кабинету:

– А потом в Индии, это же он там всё устроил. И мы теперь, вместо того чтобы в Туркестане с бабаями-басмачами в кровь биться, как зрители на театре сидим да любуемся, как милых дружков-англичан в капусту рубят.

Ворошилов, наконец, нащупал папиросы в ящике и вопросительно посмотрел на Семёна Михайловича. Чего неуёмному красному кавалеристу «братишке-Будённому» надо-то? Что, полк, что ли, товарищу Белову-Сталину под команду дать? Так не проблема.

– А знаешь, чем его наградили за все это? – грозно рыкнул Буденный. – Чем почтили парня геройского?

– Ну уж, думаю, «Ленина»-то дали, – промурлыкал Ворошилов, примериваясь прорезать ногтем бандерольку на коробке «Казбека». – Или что, оружием революционным? Как тебя?

– Мине-тибе, – передразнил Семен Михайлович совсем уже зло. – Накось-выкуси! Медальку ему «За отвагу» от всех щедрот сунули. «На и отвяжись»[355]! А я тебе так скажу, Климка: коли за такое только медальку и дают, мне мои ордена носить невместно! Я и половины того, что Санька Сталин, не совершил!

С противным хрустом пачка папирос треснула по диагонали, и мелкий табак, просыпающийся словно песок сквозь сжатые пальцы, потёк на зеленое сукно стола.

– И… И… – просипел Ворошилов, враз потеряв голос. – И что ты?.. Что?..

Полностью произнести: «И что ты собираешься делать?» у Климента Ефремовича не получалось потому, что он слишком хорошо представлял себе, ЧТО может сделать неукротимый донской казак в подобной ситуации. Но Буденный понял его и зло отрубил:

– Сейчас к Кобе поеду да все свои награды ему на стол и брошу! – и рявкнул в заключение: – С одними «егориями» ходить стану!

Ворошилов крупно вздрогнул. Чего-то подобного он и ожидал. Но отпускать одного Семёна Михайловича в таком настроении к Сталину было бы просто глупо. Да и не безопасно.

– Я с тобой, Семён! – Ворошилов вскочил, метнулся к вешалке, где на стойке стояла шашка. Прицепил её к портупее, быстро надел фуражку и бросился вперед, чуть не сбив с ног адъютанта, открывавшего двери кабинета, чтобы пропустить подавальщицу с подносом, на котором парил свежезаваренный чайник и стояла бутылка коньяка.