— Ты это, Пётр батькович, если напугал тебя своей реакцией на известие о гибели наших мальчишек, извини. После того злосчастного взрыва под Царьградом, со мною иногда такое бывает. Поверь, я и сам этому не рад.

— Да я то что, ничего. Старый барин, тоже так страдал, как и вы. Тока, когда он психовал, он себя как вы не сдерживал. Бывало сильно так колотил, случалось, когда дюже сильно злился, даже ногами пинал, слава богу, не до смерти. Так что, это дело житейское.

— Ты это, случаем не о моём отце говоришь? Так не замечал я за ним ничего подобного.

— Нет Александр Юрьевич, бог с вами, конечно же, не о нём. Ентим барином был старый князь Увельский. Вот.

— Ну, да бог с ним. О покойниках говорят или хорошее, или вообще ничего. Так что, не будем отвлекаться на отвлечённые темы. Ты вот что, друг любезный, расскажи о том, что вы у татей вызнали. Только соберись, и говори нормально, без этого, деревенского говора Ваньки пастушка. Я ведь знаю, что ты умеешь говорить нормально, когда захочешь. Иначе, всю ночь потрачу на то, чтоб выковырять из твоего лепета нечто дельное.

— А можно тогда хлебнуть немного наливочки, для успокоения нервов, так сказать. А то, я который день весь на нервах, вот и теряюсь, не могу двух слов связать.

— Ох, ну и жук же ты, Пётр. Ну ладно, ты сам знаешь, где она хранится, если возникнут проблемы, скажешь, что я разрешил.

Не скупясь на слова благодарности, гайдук, пятясь и раскланиваясь, спешно покинул кабинет. Если эту "сцену" показать кому-либо постороннему, то, у того, может возникнуть убеждение, что десятник является спившимся, потерявшим чувство собственного достоинства алкоголиком. И он ошибётся, потому что Пётр, таковым не был. Пусть временами этот человек и прикладывался к горькой, но только делал это весьма редко — по праздникам и в небольшом объёме. А сейчас видимо сильно придавило мужика, раз решил срочно-обморочно причаститься. Пока, старший десятник отсутствовал, убыв в винный погреб, для принятия "успокоительной микстуры"; Александр боролся с внезапно появившимся желанием погрузиться в чтение лежащих перед ним бумаг. И чем дольше длилось ожидание, тем труднее было с этим бороться. Останавливало только одно, понимание того, как будет трудно воспринимать написанные там каракули-иероглифы, тем более, если не знать о чём говорится в этом тексте. В прошлом, уже не один раз доводилось угадывать неразборчивые слова, к тому же, зачастую, соединённые воедино с двумя, или тремя соседними. Так что, появление Петра, было равноценно бальзаму, пролитому чьей-то щедрой рукой на измученную томительным ожиданием душу.