Наблюдая в исламе тенденцию к физическим манифестациям, с поста, танцев и самобичевания и до самого джихада, можно задаться вопросом о причинах этого явления, которых может быть несколько, включая слова Мухаммеда, одобряющие джихад, раннюю историю распространения ислама, суровые и таинственные пустынные ландшафты, приютившие немало мусульманских общин, и – возможно, в первую очередь – тот факт, что для исламских народов языком их религии по умолчанию является арабский, а следовательно, и вторым языком для подавляющего большинства из них. Это влечёт за собой роковые последствия, поскольку родной язык любого народа всегда зиждется на физической реальности, что выражается в лексике, грамматике, синтаксисе и всевозможных метафорах, образах и символах, многие из которых зарыты в самих словах и так и позабыты. Но в случае ислама, вместо лингвистической связи с физической реальностью, его священный язык отстранён от неё, являясь для большинства верующих вторичным и переведённым, лишь частично изученным; он сообщает верующим абстрактные понятия, провожает их в мир идей, изолированных и оторванных от чувственной и физической сторон жизни, подготавливает почву для возможного и даже вероятного экстремизма как результат отсутствия перспективы, отсутствия обоснования. Можно на примере объяснить лингвистический процесс, о котором я веду речь: мусульмане, для которых арабский язык является вторым языком, не «стоят крепко на земле», их поведение слишком часто диктуется абстрактной мыслью, одиноко парящей в пустом языковом пространстве. Нам нужен весь мир. Каждая ситуация должна рассматриваться в соответствующем окружении, чтобы быть понятой. Следовательно, ислам нужно преподавать преимущественно на местных языках, так как Коран переведён на все языки мира, или же сделать всеобщим и всеобъемлющим изучение арабского, хотя для этого, вероятно, потребуется, чтобы арабский стал основным языком во всём мире, а это едва ли исполнимо – и может рассматриваться как ещё один аспект джихада.

В другой раз, когда Ибрагим писал о теории династических циклов, которой придерживались как китайские, так и исламские историки и философы, его жена отмахнулась от этой идеи, как от испорченной вышивки:

– Вы просто воспринимаете историю так, будто это времена года. Какая наивная метафора! Что если они ничуть не похожи, что если история бесконечно извивается, как река, что тогда?

И вскоре Ибрагим написал в своих «Комментариях к доктрине о великом цикле истории»:

Ибн Хальдун, наиболее влиятельный из мусульманских историков, говорит в своей книге «Мукаддима» о великом цикле династий, и большинство китайских историков также отмечают циклическую модель истории, начиная с историка династии Хань, Дун Чжуншу, в своей работе «Густые росы весенних и осенних летописей», – систему, которая, по существу, является продолжением мысли самого Конфуция, которая, в свою очередь, продолжается в «Комментариях к эволюции ритуалов» Кан Ювэя, где говорится о трёх эпохах, каждая из которых – хаос, малый мир и великий мир – проходит через внутренние смены хаоса, малого мира и великого мира, так что три становятся девятью, затем, воссоединяясь, восьмьюдесятью одним, и так далее. Индуистская религиозная космология, которая по сей день является единственным упоминанием этой цивилизации об истории как таковой, также говорит о великих циклах: сначала кальпа, день Брахмы, который составляет 4 320 000 000 лет, разделённая на четырнадцать манвантар, каждая из которых разделена на семьдесят одну маха-югу длиной 3 320 000 лет. Каждая маха-юга, или Великая Эпоха, делится на четыре эпохи: Сатья-юга, эпоха мира, Трета-юга, Двапара-юга и Кали-юга, предположительно – эпоха наших дней, эпоха упадка и отчаяния в ожидании обновления. Эти временные промежутки, куда более продолжительные, чем у других цивилизаций, предыдущие комментаторы зачастую находили чрезмерными, но нельзя не признать, что, чем больше мы узнаём о древности Земли благодаря найденным на горных вершинах окаменелым морским раковинам, перпендикулярно вросшим друг в друга наслоениям каменных отложений и тому подобному, тем сильнее кажется, что индийский самоанализ проник сквозь завесу прошлого и наиболее точно угадал истинный масштаб истории. Но как бы то ни было, во всех этих случаях циклы возможно наблюдать, лишь игнорируя большую часть событий, достоверно происходивших в прошлом, и скорее всего теории эти основаны на круговороте календаря и повторении времён года, где цивилизации рассматриваются, как листья на дереве, проходящие через цикл роста, увядания и нового роста. Но возможно, история не копирует это поведение и каждая цивилизация имеет свою уникальную судьбу, которую нельзя вписать в циклическую модель, не исказив того, что произошло в действительности. Так, стремительное распространение ислама не вписывается ни в одну известную циклическую модель, в то время как его популярность, возможно, обусловлена тем, что ислам предлагает не цикл, а движение к Богу, и несёт один простой посыл: сопротивление великому соблазну усложнения, которым заняты большинство мировых философий, в угоду удобопонятности для масс.