Кстати, Сапега дал «добро» на точно такое же чуть раньше самого Ходкевича. Правда, с ним я запустил в ход иное. Дескать, честно расскажу гетману о причине, по которой Ян-Петр написал свое обманное письмо, и попрошу не сердиться на своего соратника. Лишь после этого, да и то сделав оговорку — он положит саблю только вместе с гетманом, не иначе, — Сапега согласился.

Попутно я успел завербовать еще одного человека. Получилось само собой. Когда Ходкевич в очередной раз прикорнул, и, судя по всему, часа на два-три, не меньше, я сделал очередную остановку и пошел в лесок. Кости размять, прогуляться, природой полюбоваться, а она тут красивая. Корабельные сосны в три обхвата, стройные, так и рвутся в синь-небо, солнышко жарит вовсю, птицы поют, жизнь славят — лепота.

Поначалу появившийся передо мной Корела вызвал раздражение. Маленький, кривоногий, нос перебит, на щеке рубец уродливый. Понимаю, боевые шрамы украшают мужчину, да и человек он хороший — надежный, верный, хозяин своего слова. Просто не вписывался атаман в окружающую идиллию. Чужеродное пятно. Но настрой у Андрея Ивановича был под стать обстановке — на лице умиротворенность, чуть ли не блаженство. От меда? Непохоже. Если и выпил, то грамм двести, не больше, а они Кореле как слону дробина.

— А я ить и сам с ентих краев, — буркнул он, явно желая поговорить.

— Из Эстляндии?! — несказанно удивился я, с сомнением глядя на его черные волосы.

— Не-э, оттель, — кивнул он куда-то на северо-восток. — Меня потому так и прозвали, из-за родных мест.

— Из Карелии, значит, — кивнул я. — И что? На родину потянуло?

— Жжет, — поправил он, пояснив: — В груди жжет, потому как тянуться некуда. Свеи сожгли там все. И деревню, и дом мой, и… — Он не договорил, вяло отмахнувшись. — Не о том речь. Я тута помыслил… Не хочу на Дон. И в Москву сызнова возвертаться не желаю. Коль так все складывается, хотелось бы кой-кому должок отдать. Эх, здесь бы мне осесть. Тока… нельзя, — завершил он неожиданно.

— Нельзя почему? Жить не на что? — осведомился я. — Помогу. И с домом, и вообще.

— Сопьюсь, — мрачно сообщил он. — Без дела мне нельзя. Вот и хотел с тобой о том покалякать. Умен ты, князь. Иной и волосом сед, да в голове ума нет, а у тебя и волос льняной, да ум золотой. Можа, подскажешь, как дальше быть, где в ентой жизни смыслу сыскать, а то сам не пойму, чего жаждется. То на простор душа рвется, рука к сабельке тянется, а то об ином мыслится, вовсе напротив: чтоб тихо, уют, ну и баба где-то рядом была, да не такая, кои в кружалах шастают, а… — Он тяжело вздохнул.