Народ на ночлег я разместил здесь же – пустых домов хватало, ночуй в любом, а кроме того имелись и монастырские кельи. У трёх охранных сотен казармы тоже под рукой – прошел через Чертольские ворота Белого города и вот они, пожалуйста. Но сам я укатил к себе на подворье – вдруг понадоблюсь Годунову с утра пораньше. Кроме того все равно начинать завтрашний день мне предстояло с посещения Думы.

По счастью, голова у Федора от выпитого накануне изрядно болела и ему было не до подозрений. Да и вел я себя весьма примерно. Даже в Думе, когда на меня начали наезжать, сперва слегка, а потом обрушившись со всех сторон, я больше помалкивал, потупив голову и сокрушенно кивая ею в такт словам очередного обвинителя.

Грехов у меня отыскали предостаточно: я и Мнишковну с царицей оставил в Вардейке, и охраны им мало выделил, и серебро нужно было забрать все, а теперь поди сыщи столько денег для выкупа, и….

Словом, нашли в чем обвинить. Но больше всего, на мой взгляд, их бесило мое наплевательское отношение к их чинам, титулам и отечеству: каждый был назначен воеводствовать над небольшими участками стен – от башни до башни и только. Правда, до конца я унижать их не стал, никого над ними не поставив – пусть все напрямую подчиняются мне. Мороки куда больше, зато при таком раскладе не будет отказов.

Помалкивал же я потому, что мысли мои были заняты совершенно иным: все ли учел, нигде ничего не забыл. А кроме того я считал, что и впрямь отчасти виноват в их пленении.

Кстати, уверен, что произошел наезд по наущению Романова. По всей видимости, Федор Никитич хотел продемонстрировать мне свою нынешнюю лояльность, ибо когда народ разошелся не на шутку, он неоднократно вставлял что-то примирительное, добродушно улыбаясь мне. Не иначе, как боярин собирался взять слово под конец, представ во всей красе моего защитника.

Хотел, но не успел – пришел Годунов. Появился он на заседании намного позже обычного и свой ушат грязи я к тому времени давно получил, даже не один, а много больше. Более того, поначалу, когда он вошел, натиск усилился. Орали на меня одновременно, не слушая друг друга. Причина проста: желание выказать себя перед государем, ибо каждый хорошо помнил о моей недавней, месяца не прошло, травле, а некоторые из думцев, входивших в Малый совет, и самолично в ней поучаствовали, вот и решили, что все повторяется заново.

Однако Федор, поначалу оторопев от увиденного и услышанного, на сей раз молчал недолго. Спустя пару минут он взорвался и столь рьяно ринулся меня защищать, что я едва-едва успел удержать его от принятия самых кардинальных мер. Да и то прислушался он ко мне не сразу, а лишь когда я процитировал его собственные слова: «Не время для распрей».