«Повезло мне с Роськой. Вернее, сначала Роське повезло с Ходоком, а я теперь пользуюсь плодами его воспитания. Наверно, любил он парнишку, возился, учил… теперь, поди, тоскует без него. Но отпускал с легкой душой — понимал, что для Роськи так лучше.

Дед, скорее всего, прав: Роська — это на всю жизнь. Смогу ли я заменить ему Ходока? Обязан. „Мы в ответе за тех, кого приручили“. А Роська даже не приручился, а… и слово-то не подобрать. Сломанный костыль вот мне починил, поднялся, наверно, ни свет ни заря, а я, свинья этакая, даже не поблагодарил как следует, не до того было».

* * *

Утром Мишку пришли благодарить Лавр с Татьяной. Кланялись, говорили всякие приятные слова. То, что «лечение» удалось, по крайней мере в части «снятия отворота от жены», было видно, что называется, невооруженным глазом — по сияющему виду и припухлым губам Татьяны да по синюшным кругам вокруг глаз Лавра.

Поднесли племяннику подарки: синюю шелковую рубаху и воинский пояс с чеканными бляхами. Рубаха вышита серебром — чувствовалась рука матери или по меньшей мере ее наставничество. Подношение было царским, наверно, приготовлено на свадьбу одному из сыновей, а теперь досталось племяннику. Мишка кланялся в ответ, говорил, что положено, а сам готов был со стыда провалиться сквозь пол.

Эту особенность своего характера Мишка, тогда еще Михаил Андреевич Ратников, обнаружил во времена депутатства. Поможешь какой-нибудь бабке оформить копеечную справку, а она благодарит, как будто ты ей жизнь спас. И понятно, что благодарит не за бумажку, а за то, что в вертепе бюрократии нашелся хоть кто-то, кто отнесся по-человечески, а все равно чувствуешь себя, как… Как хрен знает что. Неудобняк голимый.

«Вот и тут… Да еще мать с женской половины так и не вышла. Ей-то Татьянина радость… даже думать не хочется. И не помочь было нельзя, хоть стреляйся».