«Выходит, для него женская суть – только бабьи склоки и раздоры? И ничего более? Ни терпения, ни жертвенности, ни стойкости не хочет видеть… или… не может? Он ведь от души говорит, не притворяется… Или за свою жизнь настолько привык к… как бы это сказать… к обычным бабам, что ли… что другого и не ждет? Ой, да чего это я – любую бабу поскреби, столько терпения и стойкости найдешь… мужи обзавидуются!»

– Смысленному же мужу… то есть бабе… Тьфу, чтоб тебя! Совсем с вами мозги набекрень свернешь, – раздосадованно буркнул меж тем старый наставник. – Вот погляди на наших баб… гм, служилых. Плава кормит, Ульяна обстирывает да в бане моет, Верка обшивает, Вея… а чем у нас Вея занимается?

– Заготовками на зиму ведает, дядька Филимон.

– Ага, ну и ладно. А ты, Анюта, хозяйка-большуха. В иной семье со всем этим одной бабе крутиться приходится, у нас же четверо. Или пятеро? Ну, не в этом дело… Главное-то что? Несколько баб одной должны стать. Единым целым! И что будет, если они к делу, коим совместно занимаются – к службе, то есть – приплетут свои бабьи войны? Скажем, Верка начнет шипеть, что постирано скверно, а Ульяна – что сварено или испечено не так. Что выйдет? А хреново всем от того станет! Но нет этого, понеже бабы все смысленные, зрелые и сумели воинским обычаем проникнуться: служба превыше всего, все остальное потом. Так и в большой семье: коли сумеют бабы между собой поладить да раздоры не станут устраивать – все справно, а коли начнут делить, кто главнее, да каждая тянуть на себя – хозяйство в разоре!

«Это он про бабьи которы в ратнинской усадьбе, что ли, прознал? Но причем тут порядок воинский? Умная большуха и должна все и всех держать в руках. И ничего, до сих пор никто не требовал, чтоб она от бабьей сущности для этого отказывалась».

– И что ж? – Анна уперла ладони в ребро столешницы и расставила локти. – Ты хочешь сказать, что они и должны быть наставницами у девиц?