Он отстранил Сучка, снова прижал к груди и уже на другое ухо зашипел змеёй:

– Увижу, что себя жрёшь – душу выбью, но сдохнуть не дам, не надейся! Тебе ещё их детишек поднимать! Мастеров половину выбило, а я за тебя новых подбирать и учить не стану. Вот про что тебе думать надо! И Бурея держись: зверь зверем, а свое дело знает. Тем более, вы, голуби сизокрылые, вон как спелись, ядрена Матрена!

После ухода Корнея Сучок прилёг на лавку отдохнуть – силёнок у него и в самом деле не хватало, а денёк выдался тот ещё. Не успел лечь, как всей толпой пожаловали прежние невесёлые мысли, но сегодня среди них пробивались и другие.

«Простите меня, други, если сможете, но нельзя было иначе – не сами холопы поднялись. Из-за болота их мутили! И вои, которых мы побили, тоже оттуда… Сожгли бы Ратное, так и нам не жить. Всем. Не оставили бы… Моя вина, что вы полегли – херовый из меня воевода, да другого тогда не сыскалось. Простите, что сам выжил – не чаял я. Само так вышло… В долгу я перед вами… И артель вся в долгу! Вон она нам через что воля выпала, как ты, Пахом, и говорил… Вы, братья, за семейства-то не беспокойтесь – не бросим. Я не брошу! И детишек в люди выведу! А коли сам голову сложу – другие найдутся!»

И тут показалось плотницкому старшине, что в горнице стоят Матица, Скобель, Пахом Тесло и Отвес, да не такие – порубленные, окровавленные, как приходили к нему каждую ночь, а живые: вот Матица скалит зубы, готовясь подначить, вот Скобель запустил пятерню под шапку – думает, вот Отвес глаз свой прищурил, а вот и Пахом что-то сказать собирается…

И сказал, да не только он – все павшие под стенами Ратного плотники заговорили разом. Губы их не шевелились, но Кондратий Сучок каждого слышал отчётливо:

– Не казни себя, старшина, не успел бы ты! Спаси тебя Бог, что с крысолюдом тем за меня расчёлся, – это Матица.

– Сам говорил – всяко бывает! Не грызи себя, – это Скобель.

– Нам тут хорошо, точно говорю. В своё время и сам увидишь. Только не торопись – тебе за нас жить! – это Отвес.