Всякий, кто хоть раз просматривал газеты наполеоновского времени, согласится, что трудно себе представить более бесплодную пустыню, нежели область "интересов", касаться которых было возможно в печати в эти памятные годы. Не то, чтобы издавали мало, напротив только ежедневных "листков" выходило более трех десятков, но вот содержание… так весь 1811 год пресса так или иначе "обсасывала" предстоящее приращение семейства императора. Газеты с первых же месяцев 1811 г. не переставали печатать самые низкопробные вирши в честь беременности ее величества, самые читаемые органы вроде "Gazette de France" печатали: "С 1 января в Медоне родилось 24 детей, из них 19 мальчиков. Отсюда извлекают вывод, благоприятный для чаяний Франции". Вообще и в лести, и в богобоязненности – всюду нужна мера, и император постоянно находил, что газеты этой меры не соблюдают, не желая замечать, что их редакторы просто теряют головы от запуганности и торопливого желания угодить властям. Основной наполеоновский принцип, между прочим, состоял в том, что газеты обязаны не только молчать, о чем прикажут молчать, но и говорить, о чем прикажут, и главное, как прикажут говорить. И любопытно, что Наполеон требует, чтобы все газеты в строгой точности так мыслили, как он в данный момент мыслит: со всеми оттенками, со всеми иногда весьма сложными деталями, чтобы и бранили, кого нужно, и хвалили, кого нужно, с теми самыми оговорками и пояснениями, которые находит нужным делать сам император, браня или хваля данное лицо, данную страну, данную дипломатию. Едва только заключен Тильзитский мир, как император распоряжается приказать газетам прекратить печатание статей и заметок против России, которые только что им столь же категорически надлежало печатать. При этом Наполеон считает совершенно излишним стесняться со своим министром полиции: "Смотрите, чтобы больше не говорилось глупостей ни прямо, ни косвенно о России". Библиотека мэрии выписывала только сугубо официальные издания – в основном столичные, на остальных жестко экономили, что еще сильнее сужало вероятность выудить хоть что-нибудь стоящее из этого мутного омута.

Оказалось, что везет в этой жизни не только одному русскому унтер-офицеру, уроженцу ХХ века, немалая толика от Фортуны перепала и на долю скромного полицейского чиновника. Вопреки ожиданию он не только нашел подтверждение, показавшейся с первого взгляда малоправдоподобной, "сказке" жандарма, но и сумел добыть дополнительные и весьма ценные сведения. Помогло, как ни странно, иллюстрированное приложение к "Journal de l" Empire". После 1807 года российская империя на некоторое время из злейшего врага вдруг да превратилась в ценного союзника и послушная властям печать тотчас откликнулась крупной серией хвалебных статей и очерков. Невольно "выдал" Сашку и одновременно его приятеля старый знакомый – Фаддей Булгарин, сделавший свою первую "пробу пера" в этом крупнейшем французском издании. С постоянно возрастающим вниманием Жавер внимательно вчитывался в текст, и перевернув очередную страницу чуть со стула не свалился от неожиданности – вот она долгожданная улика! Поляк не только подробно описал события происходившие в Тильзите после войны но и сопроводил статью хорошими иллюстрациями. Не то сам он был неплохим художником, не то кто-то другой поработал кистью, но факт – даже некачественные отпечатки с гравюр в газете выглядели вполне прилично… Под номером седьмым внизу шел портрет унтер-офицера 13-го егерского полка – в точности тот самый бродяга, что недавно попался на глаза сперва жандарму, а затем и Жаверу. Хоть комиссар и не рассматривал этого субъекта вблизи, а наблюдал из окон мэрии, но сомнений не было – он. Жаль, что под гравюрой не сообщалось имени солдата, но другой вариант исключен, Булгарин же указал кого из нижних чинов награждали на банкете: четверых гвардейцев можно отмести сразу, остаются казак, калмык и вот этот "стрелок". Все совпадает и жандарм не соврал, если "артист" сумел издалека всадить пулю в голову лошади Мюрата, то ему не составило бы особого труда продырявить башку и самому маршалу. Более того теперь прояснились и остальные странности в рассказе Анри, так отсутствие унтер-офицера в русском пикете – он видимо и стрелял из укрытия, действительно ловушка. Занимался ли унтер-офицер этим делом по приказу командования или по собственной инициативе – теперь не суть важно. Сейчас бы этого полячка, да очную ставку с тем унтером и дело почитай в шляпе, да вот только далеко он, Фаддей сейчас – в Испании и Жаверу до него не дотянутся.