Дмитрий Быстролетов вспоминал, как, сидя над очередными медицинскими переводами, вдруг осознал:

«Я не смею умереть, не дав свидетельское показание советскому народу. Отныне всё будет подчинено только одной задаче: описать, что́ я видел в сталинских лагерях… Я плохо вижу. Болен. Стар. Справлюсь ли? Успею ли? Должен справиться! Должен успеть!»

«Я не смею умереть, не дав свидетельское показание советскому народу. Отныне всё будет подчинено только одной задаче: описать, что́ я видел в сталинских лагерях… Я плохо вижу. Болен. Стар. Справлюсь ли? Успею ли? Должен справиться! Должен успеть!»

«Дед не скрывал от меня, что пишет книгу. Я видел кипы листов, исписанных его бисерным почерком, – запомнилось Милашову. – Помню, с какой гордостью он показал мне в 1960 году первый толстенный том рукописи, переплетенный в зеленый ледерин… [Потом] на книжной полке появлялись новые тома, одетые уже в черный ледерин. Когда я приезжал к деду, он молча показывал на них пальцем, но глаза излучали радость очередной победы».[402]

«Дед не скрывал от меня, что пишет книгу. Я видел кипы листов, исписанных его бисерным почерком, – запомнилось Милашову. – Помню, с какой гордостью он показал мне в 1960 году первый толстенный том рукописи, переплетенный в зеленый ледерин… [Потом] на книжной полке появлялись новые тома, одетые уже в черный ледерин. Когда я приезжал к деду, он молча показывал на них пальцем, но глаза излучали радость очередной победы».[402]

Дмитрий Александрович предложил издательствам наименее острые, как ему казалось, повести – «Превращение», «Пучину» и «Человечность». В «Советском писателе» рукописи рецензировали корифеи соцреализма Кузьма Горбунов и Николай Атаров, а также не понаслышке знавший о репрессиях Олег Волков (отсидел в тюрьмах и лагерях 25 лет, в Союз писателей СССР был принят по рекомендации Сергея Михалкова). Перевесило мнение первых, и «Пир бессмертных» отклонили.[403]

То, на что осмелился главред «Нового мира» Александр Твардовский, в других местах повторять не рисковали. Роман «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, рукопись которого КГБ изъял в феврале 1961 года, так и оставался лежать где-то на Лубянке. После XXII съезда КПСС автор обратился с письмом к Хрущеву, но был приглашен к секретарю ЦК КПСС Михаилу Суслову и услышал, что «публикация этого произведения нанесет вред коммунизму, Советской власти, советскому народу».[404]

Варлам Шаламов в ноябре 1962 года подал заявку в издательство «Советский писатель», приложив к ней рассказы колымского цикла; ответ был таким: