Время приобретало для него все бо́льшую значимость по мере того, как он наблюдал за ходом стрелок своих часов, отсчитывающих минуты и часы до дня его предположительного возвращения в Англию и момента, который он полубессознательно назначил датой своего конца. И здесь реальность и фантазия также сплавлялись воедино. Неисправный хронометр стал для него больше чем просто прибор для навигации в море, помогающий определить местоположение яхты в океане. Точно так как хронометр, который подвергся большим нагрузкам и, не выдержав их, сломался и стал искажать данные об истинном местоположении судна, и сам яхтсмен под воздействием внешних факторов тоже претерпел изменения и начал обманывать мир. Таким образом, сначала хронометр был всего лишь символом положения Кроухерста, но потом сломанный прибор действительно стал отражать его текущее состояние. Он находился в машине. Он сам был машиной. И эта машина была близка к тому, чтобы сломаться. Кроухерст все дальше уходил в темный тоннель, где сосуществовали время и пространство, чтобы заменить часы бога своими собственными.

«Часы Бога не похожи на наши часы. Бог располагает бесконечным количеством нашего времени. А отведенный нам срок почти истек».

«Часы Бога не похожи на наши часы. Бог располагает бесконечным количеством нашего времени. А отведенный нам срок почти истек».

Одержимость хронометрированием и различные ассоциации с часами проистекали естественным образом из псевдоэйнштейновских теорий Кроухерста. Подобное расстройство хорошо знакомо морякам, которые называют его «временны́м помешательством».

Приступы желания оградиться от остального мира становились все неистовее, из-за чего из глубин памяти вызывались все более ранние воспоминания. Теперь Кроухерст думал о своем покойном отце, о связи матери с сектой Свидетелей Иеговы, об ужасном образе «изгоя», направляющегося к смерти, о космических существах, о личных постыдных тайнах и о своей концепции, в которой он видел себя новоиспеченным богом. Все эти воспоминания и воображаемые образы перемешивались, сливались в один спутанный клубок, причиняя моряку неимоверные страдания. Иногда, казалось, он приходил в состояние странного, ненормального спокойствия, но потом вспоминал о ловушке, которую сам же себе устроил. Его теория о покидающем тело разуме подразумевала, что он должен уничтожить себя ради собственного же спасения. Его намеки на приближающуюся неминуемую смерть становились все более ясными. И все же что-то мешало Кроухерсту открыто поведать на бумаге о своих планах. Он словно чувствовал: стоит ему где-либо зафиксировать намерение покончить с собой, и воспоминание об этом действии будет довлеть над ним и заставит его осуществить записанное. Так он внес в журнал: