Через короткое время кассир, работавший в другой части здания, удивился, что никто не отвечает на непрерывные телефонные звонки в кабинете Чернякова. Осторожно открыв дверь, он обнаружил, что председатель мертв.

Тем же вечером гестапо распорядилось созвать срочное собрание юденрата для выбора нового председателя. Рано утром состоялись поспешные похороны Чернякова. На церемонии присутствовали его вдова, несколько членов юденрата и близкие друзья, в том числе Януш Корчак. В надгробной речи Корчак сказал: «Господь возложил на Адама Чернякова важную задачу — защитить достоинство евреев. Теперь, когда Адам умер, зная, что выполнил эту задачу, он возвратит земле свое тело, а Богу — душу, вместе с даром защищать свой народ».

Обитатели гетто, и без того пребывавшие в страхе, не знали, как отнестись к известию о самоубийстве Чернякова. Многие чувствовали, что председатель предал евреев, не оставив им внятного объяснения своего поступка. Марек Эдельман, который пережил восстание в гетто, вспыхнувшее на следующий год, упрекал Чернякова за то, что он сделал свою смерть своим личным делом. Другие, однако, впервые разглядели героическую черту в этом обычном человеке (а его часто обвиняли в отсутствии качеств, необходимых лидеру), который, после вторжения немцев, предпочел отказаться от визы для выезда в Палестину, чтобы бескорыстно и с риском для жизни служить своей общине.

Если самоубийство председателя и не убедило большинство евреев в том, что переселение означало смерть, то все же безусловно заставило их отнестись к предстоящему путешествию с еще большим опасением. Поскольку в списки отъезжающих попадали «непроизводительные элементы», начался новый виток лихорадочного поиска работы в сотнях «мастерских», возникающих в мгновение ока. Когда на предложение немцев выдавать три килограмма картофеля и килограмм мармелада за добровольное согласие на отъезд не нашлось достаточного количества охотников, гестапо усилило давление на еврейскую полицию, требуя обеспечить заполнение вагонов. За евреями охотилась их же собственная полиция, отчаянно пытавшаяся выполнить распоряжение немцев. Разрешение на работу теперь не спасало от ежедневных уличных облав. Людей целыми семьями выволакивали из укрытий. Сопротивляющихся расстреливали. Магазины закрывались, тайная доставка продуктов из-за стены прекратилась. Не было хлеба. Не было никакой пищи. Люди не смели выйти из дома без острой необходимости.

В эти первые дни паники Самуил, брат Гени, не знал, что ему делать. По слухам, приюты не подлежали переселению, поскольку немцы якобы решили не трогать детей, которые были слишком слабы, чтобы работать. Самуилу хотелось верить, что его сестра в безопасности, но бледное лицо матери не оставляло его во сне. «Где Геня?» — спрашивала мать.