Он дописал элегию, но почувствовал, что горя своего еще не выразил до конца.

Вслед за элегией он принялся сочинять эпитафию. Она прозвучала так:

Ему захотелось сказать о своем умершем друге короче, вместить в несколько слов все, чем тот был дорог ему. Он долго писал, зачеркивал, переписывал. Наконец эти две строки удовлетворили его:

Так прошла первая ночь после смерти друга. Но впечатления от потери были так сильны, что, когда Пиркгеймер спустя два года решил описать его болезнь и кончину в письме общему знакомому архитектору Иоганну Черте, письмо его прозвучало так, будто это случилось вчера. В этом письме есть место, которое некоторые биографы Дюрера обходят молчанием, а некоторые приписывают болезненной желчности Пиркгеймера.

Потрясенный мучениями, которые выпали на долю его друга в последние дни жизни, он жестоко укоряет Агнес за то, что она постоянно попрекала мужа, не пускала его к друзьям, терзала его жадностью, сварливостью и ханжеством. В этих строках звучит бесконечная и потому, вероятно, ревнивая любовь к другу. Многие объявляют упреки эти несправедливыми. Вероятно, в них действительно не все правда, возможно, есть преувеличения. Но и без этого письма Пиркгеймера мы ощутили, что Дюрер в семейной жизни не был счастлив. Достаточно вспомнить страницы, написанные им после смерти матери.

Еще много месяцев подряд из одного города в другой, от одного поклонника Дюрера к другому шли письма с печальной вестью. Эразм Роттердамский утешал Вилибальда Пиркгеймера, обещал посмертно прославить искусство Дюрера и выполнил это. Филипп Меланхтон, потрясенный, писал Иоакиму Камерарию: «Я не хотел сразу поверить такому известию. Мне больно, что Германия потеряла столь великого человека и художника» [52]. Иоганн Гесс молит Пиркгеймера выкупить для него книги, принадлежавшие Дюреру. Бальдунг Грин покупает и благоговейно храпит прядь волос Дюрера.

Можно было бы рассказать, как после смерти делилось его наследство. Как разошлись его картины, гравюры, рисунки, которые оставались в мастерской, награвированные доски, инструменты для работы, редкости, которые он собирал. Не стоит. Скажем лишь, что раздел прошел мирно. Ни вдова, ни братья не чувствовали себя обделенными. В высоком смысле слова наследство его неделимо и принадлежит всему человечеству.

Дюрера начали прославлять уже при жизни. Он был еще в самом расцвете сил, когда о нем стали писать. И с тех пор никогда не переставали. Один из исследователей Дюрера сказал: «Скромная могила Дюрера завалена горой книг». Это действительно так.