Старинные звенигородские предания, связанные со старцем Саввой, видимо, могли лечь в основу какого-то большого замысла. Всё больше склоняющийся к духовным темам в последние годы своей жизни, Пушкин понимал, что есть творческие идеи, которые должны «подождать» своего часа. И когда он взялся за перевод Жития Саввы Сторожевского, используя для этого текст из публикации Дмитрия Ростовского и Пролога, он уже знал — для чего это делает. Конечно же его привлекали не исторические изыски и архивные поиски. Звенигородский чудотворец, скорее всего, мог стать прообразом какого-то будущего героя новой поэмы или большого прозаического произведения.

Однако мирские планы (в случае с памятью о Савве) вновь не взяли верх. Имя старца в пушкинском осмыслении в полной мере для потомков так и не прозвучало.

Не в первый раз в истории для преподобного, но, быть может, всё-таки — не в последний...

Молодой Чехов

Самое интересное, что было связано с жизнью молодого Чехова в Звенигороде, а она продолжалась довольно длительный период — с перерывами почти два года, можно назвать так: познание реальной жизни. Известно, что в 1884 году ему пришлось замещать в городе уездного врача. Тогда и назвал он сам себя «земским эскулапом». «Живу в Звенигороде и вхожу в свою роль... Милое дело!»

Один из его коллег позднее вспоминал, как будущий писатель «насадил на земле больницы аллею лиственниц, которые ещё и теперь стройными красавицами тянутся от служебного корпуса вплоть до больничного», а кроме того, «нашёл в лице теперь уже покойного фельдшера земской больницы оригинал для героя своей “Хирургии”».

Молодость, жажда познания жизни, просыпающаяся творческая энергия, новая карьера — всё это он переживал тогда сполна. Не надо было ещё заботиться о собственном здоровье (редкие и счастливые времена!), ничто не предвещало ближайших почти неизлечимых проблем. Вообще, звенигородский Чехов — вовсе не тот Чехов, которого многие привыкли видеть на фотографиях или представлять по будущим сочинениям. Ещё не было ни собраний сочинений, ни специального ухода за отращиваемой бородой, ни всеобщего почитания и славы.

В Звенигороде Чехов лечил людей, будучи ещё сам здоровым человеком. Лишь позднее, уже потом — он напишет: «У меня всё в порядке, всё, кроме одного пустяка — здоровья». А ведь именно в это время множество паломников стремились в этот уездный город, прослышав со старых времён о чудесных исцелениях людей у мощей преподобного старца.

Потому и примечателен факт: проживая в двух верстах от монастыря, слушая с утра до вечера колокольные звоны, Чехов ни разу (!) — ни тогда, ни позднее — нигде не обмолвился хотя бы словом о своих впечатлениях или представлениях, связанных с обителью или старцем Саввой. Не лечил разве он тех, кто так или иначе работал при монастыре? Не слышал многочисленных рассказов или преданий? Существовал в стороне от реальной жизни, в то время неизбежно во многом связанной с жизнью древней обители? Известные современники, бывавшие тут, почему-то замечали, а вот он, Чехов — нет.