С Виктором Соснорой кто-то познакомил меня в университете. Давно это было, во второй половине пятидесятых <…>

Помню один из вечеров в общежитии филфака. В комнате, в центре, на стуле у стола, уставленного по-студенчески скромной <…> снедью, сидит в расстёгнутой рубашке темноволосый, загорелый, подтянутый, тонкий, как джигит, Соснора <…> На четырёх койках — впритык — обитатели этой и других комнат, и ещё на стульях, на подоконнике — кто где.

<…> Виктор берёт гитару[433], касается струн и начинает петь:

Летел Литейный в сторону вокзала <.„>

И несмотря на всё нарастающую дерзость припевов, которых мы ждём, затаив дыхание, пока Виктор поёт куплет, чтобы залихватски пропеть в очередной раз: «Ушёл я круто…», — как вся эта песня грустна, и вся про нас <…>

Перед последним куплетом абсолютная тишина воцарялась в тесной комнате общежития. И после паузы, тихо, хором, мы начинали: «Шатаясь, как (снова пауза и — уже во всю мощь молодых голосов) устои государства…». И столько было в этом юного озорства, бесшабашной удали и… фронды. Вот по всему по этому это была наша песня — о нас, про нас.

Далее следуют рассказанная Соснорой «предыстория» песни «Летел Литейный…», а также размышления поэта о своём собственном и своего поколения песенном творчестве:

Её пели долго последующие полки хиппи и студентов. Так что любовный мотив тут несуществен, это скорее тризна, плач по собственному покрою юности и о наступлении волюнтаризма в одежде, еде, любви, в книгах и в вине <…> А моды на авторскую песню тогда не было, пели песни советских композиторов, не было ещё Булата Окуджавы, был один Глеб Горбовский с его «Фонариками», и их пела вся страна, вообразя в них нечто старинное, из кинофильма или из цыганского хора. Я не только не работал над песнями, но даже не записывал их. Вообще-то мы тогда легко относились к авторству. Я видел свои песни под другими фамилиями, если хотят — могу подарить <…> Я не «песенник», у меня штук десять их, да и то тридцати-сорокалетней давности, да и неинтересны они мне, так, для архива времени. Из этого жанра до сих пор кое-как живёт среди солдат «Вечер солнце зарыл». Остальные почти исчезли. Да в Канаде поют мой «Марш белой гвардии», но это я писал специально для театра Ленинского комсомола (спектакль «Дни Турбиных»). Сейчас я песен не пишу, потерял слух, и читать партитуры разучился. Судьба жанра бесперспективна, как рисунки на песке. Но поют люди…

Её пели долго последующие полки хиппи и студентов. Так что любовный мотив тут несуществен, это скорее тризна, плач по собственному покрою юности и о наступлении волюнтаризма в одежде, еде, любви, в книгах и в вине <…>