Счастье туземцев, что в моем лице они обрели защитника, потому что до сих пор поселенцы, люди небогатые, кормящиеся торговлей, боялись пойти против жандармов и помалкивали. В итоге жандармы, никем не контролируемые (вы далеко, и вряд ли вас правильно информируют), здесь полные хозяева… Меня осудили только за то, что я защищал бедных беззащитных людей. Животные хоть охраняются специальным обществом».

Дальше следовал длинный и яркий обзор всех оскорблений, которые пришлось выслушать Гогену. Он заключал: «Однако хочу довести до вашего сведения, что я прибуду на Таити, чтобы защитить себя, и что моему адвокату будет что порассказать… Пусть даже меня отправят в тюрьму, что я считаю позором (это нечто неслыханное в нашем роду), я всегда буду высоко держать голову, гордясь репутацией, которую заслужил. И я никому, каким бы высоким ни был его чин не позволю говорить что-либо унижающее мою честь»[270].

Судя по задиристому тону и ясному слогу, можно подумать, что у Гогена было вдоволь и здоровья и душевных сил. На самом деле это письмо стоило ему больших усилий: по сохранившимся черновикам и заметкам видно, что он его много раз переписывал. Гоген настолько ослаб, что, едва ушел пароход, снова заперся в своем доме, чтобы как следует отдохнуть. Целую неделю он никого не приглашал, но рано утром 2 мая послал Тиоку за пастором Вернье. Поднявшись по крутым ступенькам в примолкший «Веселый дом», Вернье застал хозяина, в кровати. Слабым голосом Гоген спросил, что сейчас — день или ночь, и пожаловался, что у него «все болит». Сказал, что два раза терял сознание. Потом вдруг принялся толковать об искусстве и литературе, остановился на романе Флобера «Саламбо». Как это бывало и раньше, беседа явно ему помогла, боли скоро прекратились. Гоген не знал, где его слуги, да его это и не очень занимало. Посидев еще, Вернье пошел в школу, чтобы продолжать урок[271].

В одиннадцать часов благодарный друг Гогена, Тиока, который показал себя куда более преданным и надежным, чем платные слуги, решил опять навестить его. Как полагалось по местному обычаю, он издали дал знать о себе криком «Коке! Коке!», однако не дождался приглашения войти. Тиока нерешительно поднялся по лестнице и увидел, что Гоген лежит на краю кровати, свесив вниз одну ногу. Он подхватил его и побранил за неосмотрительную попытку встать. Ответа не было. Вдруг Тиоку осенило, что его друг, возможно, умер. Чтобы удостовериться, он прибег к испытанному маркизскому способу: сильно укусил Гогена за голову. Тот оставался нем и недвижим. Тогда Тиока пронзительным голосом затянул траурную песнь. На тумбочке возле кровати стоял пустой флакон из-под лаудана. Может быть, Гоген принял чрезмерно большую дозу. Намеренно — говорили одни жители поселка; нечаянно — думали другие. А может быть, флакон давно был пуст. Нам остается только гадать[272]. Если в этом вообще есть смысл.