– Она говорила об этом так, как если бы сказала: «Не хочешь пойти попить чаю в Сант Амброус?» К сожалению, я никогда не придавала большого значения ее словам…
Самек поднял глаза поверх очков и посмотрел на Сильвану.
– Почему «к сожалению»? – спросил он.
– Потому что мне следовало заставить ее перестать говорить эти глупости, – ответила Сильвана.
– Хммм, – вслух задумался Самек. – Это ваше «к сожалению» меня не убеждает.
В конце октября Ночерино выступил с обвинительной речью, которая растянулась на два дня и пестрела деталями сложного судебного процесса. Самек снял очки и устроился в своем кожаном кресле с высокой спинкой. Свидетельское кресло пустовало, и единственная телекамера нацелилась на Ночерино.
– Патриция Мартинелли Реджани категорически отвергла обвинение в том, что она заказала убийство Маурицио Гуччи, – сказал Ночерино, и его слова разнеслись под сводами зала суда. – Она предложила нам свою версию фактов, сказав, что Пина Оримма сделала ей подарок и угрозами заставила ее заплатить за него. Это была ее защита. Но ее аргументация не заслуживает доверия, – мягко сказал Ночерино, прежде чем снова повысить голос. – Патриция Мартинелли Реджани была женщиной из высшего общества, чья гордость была глубоко ранена руками ее мужа.
Дочери Патриции, Алессандра и Аллегра, впервые предстали перед судом в тот день, когда ее защитники выступили со своим заключительным словом. Две девушки забились на заднюю скамейку с Сильваной, а Патриция осталась впереди между своими адвокатами.
Когда адвокат Патриции, Дедола, заговорил, зал с высокими потолками наполнился его дрожащим баритоном.
– Есть один
Во время перерывов в заключительной речи Дедолы Патриция подходила, чтобы обнять и поцеловать своих дочерей, которых она видела всего несколько раз с момента своего ареста на рассвете. Когда она обнимала девочек, их окружали мигающие вспышки папарацци, которые толпились в зале суда. Девочки погладили Патрицию по щекам и передали ей пакет моркови, чтобы она могла что-нибудь съесть, несмотря на голодовку. Они неловко болтали, делая вид, что игнорируют толпу зевак, которые лишали их возможности поговорить с глазу на глаз, на которую они надеялись.