Творчество Фридриха Горенштейна завершило, как мне представляется, период звучания в русской культуре голосов ассимилированных евреев – евреев по происхождению, но русских по культуре. Этот «выход на коду» русского еврейства остро ощущал другой автор «Метрополя» Юрий Карабчиевский. Он, как предполагается, покончил с собой после попытки прижиться в Израиле и последовавшего затем возвращения в ставшую чужой Россию. Но Горенштейн видел мир иначе – он был убежден в будущем и евреев вообще, и Израиля, и это давало ему силы жить и творить. Надвигающийся закат проекта «русское еврейство», несомненно, регистрировал и он. Только этим, пожалуй, и можно объяснить, почему в интервью Савве Кулишу в 2000 году Горенштейн неожиданно, хотя и не без иронии, попросил называть его не русским, а русскоязычным писателем, т. е. именно так, как хотели именовать всех авторов, не вписывавшихся в их канон, писатели-«почвенники».

Тема же Фридриха Горенштейна, похоже, вечна. Она только ушла из России, переместилась, но, несомненно, будет продолжать разворачиваться на других пространствах и в других временах.

Следует отметить, что отражения гетто-комплекса Горенштейн видел там, где объекты его наблюдения их вовсе не видели, – в жизненных принципах московского еврейства в СССР.

И он выводит в пьесе «Бердичев» двух персонажей, которых обозначает – Овечкис Авнер Эфраимович /Овечкис Вера Эфраимовна, московские евреи.

T.e. «московские евреи» – это, в данном случае, понятие. Для «Овечкисов» такие пришельцы, как Горенштейн, нарушали спокойное существование в советском виртуальном гетто. Отсюда и ярлык для таких, как он – «местечковость» с подтекстом «вот из-за таких, как ты, нас и не любят».

Ирина Щербакова рассказывала, что в доме ее родителей – Лазаря Лазарева и его жены Наи – вся семья с опаской открывала новые сочинения Горенштейна – не вывел ли он и их, как таких же Овечкисов, в качестве героев.

Метод и приемы

Метод и приемы

Горенштейну всегда было чтó сказать. И это отличает его от многих современников. Кáк сказать тоже было для него важно, не зря ни одно его произведение не похоже на другое.

И, описывая ужасные события, его гений находил остранения, помогавшие читателю не впадать в «автоматизм восприятия» (Виктор Шкловский).

Таким остранением в «Попутчиках», например, является некоторая намеренная, частично автопортретная, антипатичность рассказчика и его собственная рефлексия. Это, как верно заметила берлинский писатель Катя Петровская, делает читателя прямым соучастником, присутствующим при ночной исповеди Олеся Чубинца. Все «отступления» (лирические, философские и др.) работают на остранение. Это очень важно понимать пишущим о нем.