Так развлекаются туристы. Туризм — это новое, модное зло. Сколько лесных пожаров, сколько загубленных зверей и птиц, сколько изуродованных деревьев оставляют памятниками своего пути эти последователи моды. Для чего они идут в лес? Разве они его любят? Разве им нужен аромат леса, шум деревьев, пение птиц? Вовсе нет. Им, вишь, надоело пьянствовать у себя дома или в кабаке, им, вишь, желательно поваляться на траве, пострелять в дятла или кукушку и в конце концов напиться до скотского состояния. А звуки леса? Да наплевать им на звуки леса, они горланят блатные песни или запускают транзистор.

Старый леший ненавидит это ужасное изобретение. С этой омерзительной коробочкой на земле не остается места, где бы в природу не вклинивался чуждый ей, наглый звук города, звук эстрадной песни. Старый леший бормочет про себя:

— Зачем вы ходите ко мне, в мои тихие леса? Они вам не нужны, вы их не понимаете. Пойте ваши песни на городских бульварах, в городских парках. Там милиционер попросит вас замолчать и не безобразничать, а тут нет милиционера, вот вы и распускаетесь махровым цветом.

Сел на пенек старый леший — задумался. «Что я могу сделать? Как я могу помочь лесу? Как я могу заступиться за него? Что я могу? Ничего. Вот если бы я был великим писателем, поэтом. Вот если бы я мог нарисовать такую прекрасную картину, сочинить такую песню, которая бы заставила людей, всех людей доброй воли заступиться за природу, показать этим врагам природы их злодеяния и крутыми мерами заставить их относиться почтительно к нашим общим богатствам.

Но ведь я только старый, немощный леший, мой голос замирает рядом со мной. Мой голос слаб, но ведь есть люди, у которых голос звучит громко и которые знают слова, доходящие до сердца и до ума».

Сидит леший, задумался. Горько задумался и не заметил, как к нему подковылял заяц.

— Здравствуй, старина! Не горюй, дедушка, я слыхал, что уже кое-кто за нас заступаться начал. Сорока говорила… Я тут, в лесу, последний заяц. Один как перст. Слова сказать не с кем. Да вот еще в дупле на осине последняя белка живет. Скука. Вот хоть с тобой поговорить немножко. Сорока говорит, что теперь появились новые какие-то писатели — анималисты. Они, вишь, за нас, за зверей, стоят.

ДЕВЯНОСТО ЛЕТ

ДЕВЯНОСТО ЛЕТ

Скоро мне будет девяносто лет. Мой механизм сильно заржавел, много винтиков стерлось, много колесиков не работает, все скрипит, все стучит. Самое время подвести итоги своей жизни. Что я сделал? Я прожил долгую жизнь, и за эти годы я мог бы сделать очень много, а сделал ли я это «много»? Конечно нет… Оглядываюсь назад и вижу пустые годы. Много пустых годов. Их не вернешь, не заполнишь… С какой бы радостью помчался я в эти пустые годы. С каким восторгом я стал бы заполнять работой эти пустые годы. Вот передо мной леса, еловые леса Марьиной пустоши, старые ели, овраги, вырубки, изрытые колеями дороги, крытые соломой деревни, мужики в домотканых одежках, телеги, сани, лошаденки. Все это я пропустил мимо. А какие родные, чудные картинки можно было бы написать. От них веяло бы теплом, родным теплом, родной красотой. Я пропустил старинные усадьбы, пропустил псовую охоту, тройки, пары, барские коляски. Все это ушло безвозвратно, и никто никогда этого больше не увидит. Ничто не вернется. Надо это вспомнить, надо оживить. Теперь, в последние годы своей жизни, я хотя бы немного должен показать из того, что я видел, что окружало меня в те далекие времена. Но жизнь мчится вперед и стирает все старое, отжившее. Трудно вспомнить.