При чрезвычайной лени и вечном лежании в постели Раевский занимался только {означенными} проектами и замечаниями на мнения Головина об этих проектах; управление же края и войск было в полном заведовании Филипсона, а по дивизии, крейсировавшей около Восточного берега, в заведовании капитан-лейтенанта Александра Ивановича Панфилова{729} (впоследствии адмирала и члена совета Адмиралтейства). Раевский много читал, но большей частью пустые книги; разные ученые фолианты лежали на столе и подле его кровати, и он ими часто прикрывал читаемые им пустые книжонки, чтобы бросить посещающим его пыль в глаза.

В самый день приезда моего в Керчь я был приглашен ежедневно обедать у Раевского. Перед обедом я познакомился с его женой, Анной Михайловной, урожденной Бороздиной{730}. Она была женщина умная, но излишне bas-bleu[78]. К обеду приходили постоянно Филипсон, [Александр Иванович] Панфилов, [Платон Александрович] Антонович и некоторые другие. Раевский, которому трудно было просидеть долго в сюртуке, хотя очень широком, уходил вскоре по окончании обеда. За этими обедами я в первый раз увидал начальника III отделения Черноморской береговой линии полковника Николая Николаевича Муравьева{731} (впоследствии графа Амурского, генерала от инфантерии и члена Государственного Совета). Он приехал с донесением о сделанной им экспедиции в долину Дал в Цебельде, за которую произведен в генерал-майоры. Вообще его служба шла очень счастливо. Приехав со своим дядей Головиным на Кавказ в чине майора, он менее чем в два года получил три чина и пять орденов разных названий и степеней. Он был очень умный, ловкий и живой человек и мне очень понравился. Раевский был большой ботаник; <и> Муравьев ему привез довольно высокий розан, который он сорвал в поле во время последней экспедиции, в начале января.

В Керчи {кроме Раевского} я часто бывал у градоначальника князя Херхеулидзева{732}, человека ума небольшого, с плохою памятью, но очень доброго. У него познакомился я со старым декабристом Лорером{733}, который после ссылки в Сибирь на каторжные работы был назначен солдатом на Кавказ и незадолго перед моим приездом в Керчь был произведен в прапорщики. В Керчи все военные ходили без эполет в одних контрпогончиках, а потому Лорер, по его летам и осанистому виду, всякому его не знавшему казался не прапорщиком, а генералом. В одном из донесений о взбунтовавшемся полку, в котором Лорер был в 1825 г. майором и батальонным командиром, о нем было сказано: «неистовый майор Лорер». Во время же моего с ним знакомства он особенно занимался здоровьем всех детей, вообще был очень добродушен, и нет сомнения, что с его добродушием он никогда не мог быть «неистовым». Этот эпитет, {ему приданный в означенном донесении}, нас очень забавлял.