Своеобразную прелесть такого сборника исторических материалов, как тот, который с великим пиететом издали бывшие воспитанники Московской Духовной Академии, составляет именно то, что здесь мы непосредственно воспринимаем, как духовное просвещение, дело церкви и духовенства, претворяется в национальную культуру. Если А. В. Горский был учёным эрудитом, не создавшим ничего цельного, всю свою жизнь таскавшим «кирпичи» для научного здания, если Е. Е. Голубинский был учёным исследователем, своего рода Нибуром русской церковной истории, творения которого лишены всякой литературной и даже архитектонической прелести, то В. О. Ключевский — историк, с таким же правом принадлежащий к русской национальной литературе, как и Карамзин, — художественный гений исторического прозрения и изображения. И в то же время Ключевский — первый и единственный подлинно гениальный в русской национальной литературе попович. Так же как Пушкин или Лев Толстой порождены и вскормлены дворянской стихией той же культуры, так Ключевский создан и воспитан «духовной» или «клирной» стихией той же культуры. По самому своему развитию он неразрывно связан с этой стихией, органически гораздо более связан с нею, чем его предшественник по университетской кафедре и тоже попович С. М. Соловьёв.

Три названные учёные — А. В. Горский[476], имя которого в истории русской историко-философской науки своеобразно-неразрывно соединяется с именем другого эрудита, К. И. Новоструева, Е. Е. Голубинский[477] и В. О. Ключевский[478] — центральные фигуры в замечательном сборнике, посвящённом Московской Духовной Академии. Но эти фигуры именно потому получают такой исторический «рельеф», что они выступают перед нами в издании «У Троицы в Академии» на культурном фоне целого социального слоя, — русского духовенства и в связи с историей такого многозначительного явления, как наша высшая духовная школа.

В цитированном выше явно пристрастном и несправедливом мнении Ключевского о Максиме Горьком характерно то отталкивание, которое испытывал от фигуры Горького Ключевский. Несмотря на весь относительный политический радикализм последних годов своей жизни, знаменитый историк от своей среды и её культуры унаследовал значительную дозу органического консерватизма, которому была чужда, непонятна и прямо претила новизна «босячества», воплотившегося в Горьком. Ведь Ключевский представлял кость от кости и плоть от плоти русского духовенства и органически воплощал в себе его традиции, представляющие своеобразное соединение консерватизма с демократизмом. В русском духовенстве и его культуре нет ни грана аристократизма, столь характерного для духовенства западноевропейского, оно ни в историческом, ни в бытовом отношении не связано с дворянством[479], но это не мешает ему и его элементам, поскольку они сохраняют своё лицо в культурном и социальном отношениях, хранить также и большой запас консерватизма, правда, не похожего вовсе на консерватизм дворянский, но не менее его подлинного.