Пожалуй, так впервые была в поэзии заявлена тема доверия, столь пронзительно вставшая в нашей жизни, в нашей морали.
Стихи обрисовывали путь автора: бои, пленение, лагеря. Они рассказывали о стойкости солдата уже в руках врага. В советской литературе прозвучали слова советского военнопленного, обращённые к родине из-за колючей проволоки:
Он остался солдатом и в том роковом сражении. Он объясняет родине обстоятельства, вновь вспоминает жену, снова говорит о поэтическом слове, оно было всегда и во всём искренним; он не боится произнести отвергаемые сердцем слова — трусость, измена, предательство — он их не знал, он их не совершал. Слог его свободен, он изъясняется с открытостью человека чести — он говорит о присяге, которую принимал, утверждает свою верность ей, несмотря на плен. Им выговариваются все слова — высокие и низкие, великие и презренные. Это пишет человек высочайшего человеческого достоинства:
(«Прости, родина!» Перевод И. Френкеля)За строками М. Джалиля перед читателем начала 1950-х годов, когда писателям ещё не рекомендовалось столь часто вспоминать годы лихолетья, а предлагалось говорить о сегодняшнем трудовом дне, выступало военное время, открытое до дорог, по которым отступали в 1941-м, до лагерей смерти, разверстое до могильных глубин. Словно бы заговорили те, чья судьба была печалью страны — пропавшие без вести, попавшие в плен и этим уже отверженные. Стихи М. Джалиля были услышаны и как слово неведомое — слово погибших: павших на полях сражений, забитых, замученных в лагерях, исчезнувших без вести в гигантских битвах — в водах Днепра, в болотах Волхова, в снегах бескрайней России, Украины, Белоруссии, Прибалтики, Карелии. Многозвучное колокольное звучание имени и строк Джалиля — в перекличке трагических подтекстов, в их скорбном слиянии.
Надо помнить, что Великая Отечественная война — это не просто схватка страны с гитлеровской Германией. Годы войны — так она была тяжела, так долга, так глубоко вовлекла в себя советских людей — стали этапом в истории страны, её народов. Война — эпоха в истории общественного самосознания, в истории духовного развития народов.
Известность к М. Джалилю приходит мгновенно. Всенародный резонанс — непрерывные публикации, конференции, вечера поэта — объясним. Боль войны не была избыта; миллионы продолжали ждать — и те, кто получил похоронку, и те, кому сообщили о без вести пропавшем, и те, кому было ведомо, что их мужья, отцы, дети узнали и плен, и лагеря. Джалиль явился к читателю не только примером героизма. Он сверкнул искрой надежды — и на казавшееся невозможным счастье встречи, и на грезившуюся радость весточки. Военные грозы отбушевали, но лихие ветры продолжали сотрясать страну. В прошедших грозах безвозвратно и бесследно исчезали люди, но всё же изредка они возвращались. Стихи Джалиля прозвучали вестью о победе человека над фатумом, над самою смертью. Люди той поры знали слепую беспощадность времени, они могли сразу представить цену, которой оплачены джалилевские строки. Джалилевские беды были по тому времени просто неодолимы: не в силах человеческих вычеркнуть из биографии плен, лагеря, невозможно превозмочь связанное с ними недоверие. А вот победил же он их! В этом было указание на избавление от продолжавших кровоточить роковых утрат.