23 сентября. Воскресенье.

Отправилась в Ай-Тодор в церковь. Ксения все еще простужена, хотя ей лучше. Посидела на балконе. Орбелиани сообщила, что наш славный Влади Ор[лов] принял решение уехать отсюда в пятницу вместе со своей мадам – вот уж действительно стыд и срам и такая глупость! Все, кто любит его, возмущены. В 3 часа дня я приняла Кривошеина. Он снова отправляется в Киев по делам своих офицеров. Он привел с собой молодого офицера, который, будучи в тюрьме, разговаривал с другим раненым оф[ицером]. Тот был якобы в Екатеринбурге и уверял, что мой Н[ики] с семьей действительно освобождены и находятся в безопасности, во что мне так хочется верить[134]. Дай-то Бог! Как все же меня угнетает это неведение, просто сил никаких нет! После чая я ненадолго выезжала, заехала в Нюру справиться о здоровье бедняги Жеребцова, он серьезно болен. Меня приняла старая г-жа Ольшина, которая осталась необычайно довольна моим визитом. Г-жи Жеребцовой дома, к сожалению, не оказалось, видела только их дочь. До обеда читала, трапезничали вчетвером.

24 сентября. Понедельник.

Встала очень рано, еще не было 7. Ольга пила со мной кофе, затем мы с нею и Долгоруковым отправились к маяку, где снова гуляли, осмотрели весьма красиво обустроенный дом бедняжки М. [запись имени не окончена]. Она скончалась неделю назад, наверное, это и к лучшему для нее. Завтр[акали] вчетвером. Вяземский зачитал несколько удачных статей Шульгина. М-м Гужон сообщила по телефону, будто к[айзер] В[ильгельм] предложил приостановить военные действия и начать мирные переговоры. Я находилась в таком душевном состоянии, что даже не смогла порадоваться за других, ибо, полагаю, ни нам, ни нашей несчастной стране ничто уже не поможет! Напротив, я расплакалась – к стыду своему. Сразу после этого уехала пить чай к Ксении и Сандро, а оттуда в ее экипаже отправилась в Дюльбер повидаться с Николашей, который считает, что это [предложение Вильгельма] в наших интересах. Дай-то Бог. Даже вечером было 19 гр[адусов]. Обедали втроем.