Он вернулся в Клаудс-Хилл, там у камина обнаружил Диксона. «Мне предложили Египет», — только и сказал он. Диксон ответил, что там он был бы очень полезен. «Нет: это меня бы опорочило». Он размышлял: «По-моему, они сейчас думают о Рональдсее. Если так, то они ставят не на ту лошадь: человек, который им нужен — это Джордж Ллойд, так я им и скажу».[887] Именно Джордж Ллойд сменил Алленби.

И в третий раз Лоуренс направил Тренчарду прошение о возвращении в ВВС.[888]

Ему пообещали, что он вернется, если его пребывание в танковых войсках продолжится без инцидентов. Он писал так, как будто хлопотал за кого-то другого, давно и с крайней точностью. Вряд ли его едкий юмор вновь проявлялся в нем, когда он цитировал официальные заметки, касающиеся Шоу: «Исключительно умный, очень надежный и работящий».[889] Решение должно было быть принято в мае. В апреле Лоуренс писал: «Я слишком часто обманывался, чтобы снова надеяться на многое».[890] И все же он надеялся изо всех сил. Марш[891] вмешался вслед за Черчиллем; перевод Лоуренса в ВВС, казалось, был решенным делом, когда Сэмюэль Хоар[892], вернувшись из Месопотамии, занял противоположную позицию.[893]

Болдуин снова вернулся к власти. Лоуренс снова встретился с Джоном Бьюкеном[894] на улице, заговорил с ним о своей неудаче, и через несколько дней написал ему:

«Дорогой Бьюкен, я не знаю, по какому праву обратился к вам с этим делом в воскресенье. Это случилось под влиянием минуты. Видите ли, семь лет я стремлюсь попасть в Военно-Воздушные Силы, (на шесть месяцев в 1922 году это стремление исполнилось), и я не могу за час выбросить из головы это желание. Следовательно, я говорю об этом с большинством тех, кого встречаю. Они часто спрашивают: «Почему ВВС?» — а я не знаю. Но я испытал это, и так полюбил то, что делал там прежде. Разница между армией и авиацией — это разница между небом и землей: не меньше. Я пришел в армию лишь в надежде на то, что смогу заслужить свое восстановление в ВВС, и уже идет третий год, а оно так же далеко от меня, как всегда. Это должно быть место рядового, потому что я боюсь, что мне предоставят свободу и независимость. Ограда, правила, необходимая субординация — такое успокоение. Невозможно — это длинное слово в делах человеческих: но я чувствую невозможным снова принять на себя ответственность или власть. Несомненно, какой-нибудь крупный кризис изменит мой настрой: но житейская необходимость — определенно нет. Я скорее умру, чем всерьез сдам свой ум кому-нибудь внаем. Министерство авиации предлагало мне работу: быть офицером и написать их историю. Это утонченная жестокость: ведь мое стремление быть в ВВС — тоска по дому, которая снедает меня, едва я случайно увижу их название в газетах или форму летчика на улице: и проводить с ними годы в качестве офицера или историка, зная, что я отгораживаюсь от того, чтобы когда-либо стать одним из них, было бы нестерпимо. Здесь, в танковых войсках, я могу, по крайней мере, лелеять надежду, что сумею когда-нибудь оправдать мое возвращение. Пожалуйста, поймите (всякий здесь подтвердит это), что начальники батальона полностью довольны мною. Ничто в моем характере или поведении не делает меня каким-либо образом непригодным в рядах войск: и я более выносливый и крепкий, чем большинство людей. Итак, мне стыдно тревожить вас всей этой чепухой: но дело это для меня жизненно важно: и, если вы сможете помочь его выправить, польза для меня намного перевесит в моих глазах любые неудобства, которым вы подвергнете себя! Я думаю, на последнем предложении лучше будет остановиться. Искренне ваш, Т. Э. Шоу».[895]