Первоначальный замысел, развиваясь и усложняясь, превратился в итоге в одно из самых оригинальных произведений русской (да и не только русской) литературы. Хитроумие «Современной идиллии» в том, что она, выросшая на почве литературы и разнообразно связанная с литературой (литературность романа порождает всё новые исследования), сюжетно ввергает своих читателей в те сферы жизни, где без какой-либо литературы прекрасно обходятся, открывает ему «угрюмую сферу жранья», напоминает ему о всепоглощающем и неусыпно подстерегающем пространстве брюха. Питаемая литературным словом книга разворачивает перед нами мир пустословия, словесной имитации и краха искателей «нового слова». «Бессловесность, ещё так недавно нас угнетавшая, разрешилась самым удовлетворительным образом. Мы оба сделались до крайности словоохотливы, но разговоры наши были чисто элементарные и имели тот особенный пошиб, который напоминает атмосферу дома терпимости. Содержание их главнейшим образом составляли: во-первых, фривольности по части начальства и конституций и, во-вторых, женщины, но при этом не столько сами женщины, сколько их округлости и особые приметы».

Хотя Салтыков полагал, что его раблезианская книга заворожит и усыпит цензуру, он и на этот раз просчитался. 22 января 1883 года редакция «Отечественных записок» получила второе предостережение за публикации январского номера. Здесь уже хорошо нам известный цензор Лебедев усмотрел крамолу в статье Николадзе «Луи Блан и Гамбетта» и в сценах «Злополучный пискарь, или Драма в Кашинском окружном суде», входящих в «Современную идиллию». То, что в поле цензурного внимания попал колоритный Николай (Нико) Николадзе, засветившийся на поприще безбрежной эмансипации ещё во времена публикации романа «Что делать?», понятно – его связи с народовольцами были хорошо известны полиции. Но сполна досталось и Салтыкову. В своём рапорте цензурному комитету Лебедев отмечал, что в публикуемых главах «Современной идиллии» «проводится идея полного отрицания всего существующего в нашем обществе и народе», «автор предаёт… <…> осмеянию не пороки общества, не злоупотребления отдельных правительственных лиц, а подводит под бич сатиры высшие государственные органы, как политические суды, и действия правительства против политических преступников, стараясь и то и другое представить читателю в смешном и презренном виде и тем самым дискредитировать правительство в глазах общества».

Совет Главного управления по делам печати продолжил экзекуцию и подвёл черту: «Настоящий очерк не есть простая сатира, имеющая целью указать и осмеять действительные недостатки судебной организации вообще, а переходящая всякое приличие карикатура, не ирония, а нахальное издевательство, неистовое глумление над правительством в деле преследования политических преступников, что не может быть дозволено в печати». Поначалу форма «административного взыскания» для журнала обсуждалась, но итог оказался печальным: второе предостережение.