Тогда же они вместе стали бывать в консерватории. Слушали Вагнеровский цикл, потом Бетховенский. «Лоэнгрином» дирижировал Мравинский. Это запомнилось. Выросшая в музыкальной семье, Алла Александровна без музыки жить не могла.
«Так началась наша жизнь, – вспоминала она о послевоенном времени как о счастье. – Мы были очень бедны. К этому времени я уже стала членом МОСХа, но денег все равно не было. Поэтому мы не могли обвенчаться: не на что было купить кольца. <…> Расписались мы с Даниилом 4 ноября 1945 года. Важно, что мы были вместе, и, конечно, мы тогда думали, что вот еще немножко – и обвенчаемся. Обвенчались мы через двенадцать лет…»394
Поглощенный романом, стихов он писал немного. Одно из тех, в 1945-м написанных, – о детстве. После войны, после утрат, горьких для него размолвок с Коваленскими он все чаще вспоминал маму Лилю, дядю, свет добровского дома: «Наставников умных и спутников добрых / Ты дал мне – и каждое имя храню…» Стихи вырастали из благодарности – «За детство – крылатое, звонкое детство…» Были и встречи, напоминавшие о «звонком» детстве. Узнав, что наконец-то он женился, пришла посмотреть на Данину избранницу няня, когда-то выхватившая его из чернореченской проруби. Они не виделись с начала войны. Потом случайно встретился с Ириной Кляйне. «Как-то мы ехали в троллейбусе, перед нами, через два сиденья, сидела женщина с пышными белоснежными волосами, которыми мы с Даниилом залюбовались, – рассказывала Алла Александровна. – Когда она вышла и Даниил глянул за окно, он узнал Ирину Кляйне. “Кляйне, Кляйне!” – закричал он. “Данечка!” – Она его узнала, но троллейбус уже покатил. Кляйне была теперь Ириной Ивановной (Яновной) Запрудской». Это была совсем не та Ирина Кляйне его детства, а уверенная, благополучная жена работника МИДа, «очень советская». Но общие воспоминания волновали и ее.
6. Встречи
6. Встречи
«…Господь дал нам вместе услышать начало колокольного звона, когда ожил голос колокола Новодевичьего монастыря в Сочельник 1946 года. Мы шли на Новодевичье кладбище, на могилу матери Даниила, когда в одно мгновение воздух наполнился этим потрясающим звуком, а прохожие, тайком поглядывая друг на друга, тихо плакали»395, – вспоминала Алла Александровна. После Рождества они опять собирались в Измайлово.
Мужа Миндовской в декабре 1945-го демобилизовали. Лев Михайлович Тарасов казался человеком тихим, но очень впечатлительным, болезненность подчеркивали сгорбленные плечи. Из армии, где, как и Андреев, служил в госпитале, Тарасов вернулся с нервным расстройством, мучился депрессиями. Волнуясь, молчал, курил, аккуратно держа двумя пальцами всегдашнюю «беломорину». Но внутренне сосредоточенный и твердый, верующий, производил впечатление значительное. «Кремень», говорили его знавшие. Тарасов был искусствоведом, писал стихи. Работал в издательстве «Искусство». Его независимость нравилась Андрееву. Еще с фронта он в одном из писем Валентине писал о Тарасове: «Я чувствую в нем близкого человека, никогда его не видав, – как это ни странно»396. Познакомившись, они подружились. Дружба стала семейной.