Когда Маттаччо писал эти истории, некий миланский дворянин, одетый, как это было принято в то время, в желтую накидку, обшитую черной тесьмой, явился в обитель, чтобы облачиться в монашеские ризы. После того как облачение это состоялось, генерал подарил накидку Маттаччо, который, надев ее и смотрясь в зеркало, изобразил самого себя в той истории, где св. Бенедикт, почти что еще ребенок, чудесным образом чинит и восстанавливает крынку или кувшин, разбитый его кормилицей, а у ног своего автопортрета он поместил ворона, обезьянку и других своих зверей.

По окончании этой росписи он в трапезной монастыря св. Анны, обители того же ордена, расположенной в пяти милях от Монте Оливето, написал историю о пяти хлебах и двух рыбах, а также и другие фигуры. Завершив эту работу, он вернулся в Сиену, где неподалеку от городских ворот Постиерла он расписал фреской фасад дома сиенца мессера Агостино деи Барда. В этой фреске было много похвальных вещей, в значительной степени, однако, пострадавших под воздействием воздуха и непогоды.

Между тем в Сиену как-то приехал богатейший и именитый сиенский купец Агостино Киджи, который познакомился с Джованнантонио, наслышавшись и о его сумасбродствах, и о том, что он пользовался славой хорошего живописца. Последнее побудило его к тому, что он увез Содому с собою в Рим, где папа Юлий II в это время приказал расписывать в Ватиканском дворце папские покои, некогда построенные папой Николаем V, и добился у папы того, что и Содома получил там работу. А так как Пьетро Перуджино, расписавший свод того зала, что рядом с башней Борджа, работал, будучи в преклонном возрасте, очень медленно, но не мог быть отставлен от этой работы, которая с самого начала предназначалась ему, Джованнантонио была поручена другая зала, рядом с той, которую расписывал Перуджино. И вот, взявшись за дело, он написал орнамент этого свода со всеми его карнизами, листвой и фризами, а затем в больших тондо фреской – несколько весьма толковых историй. Между тем, поскольку эта бестия, занятый своими зверушками и иными пустяками, никак в своей работе не продвигался, а в Рим архитектором Браманте был вызван Рафаэль Урбинский и папа убедился, насколько последний превосходил всех других, его святейшество распорядился, чтобы ни Перуджино, ни Джованнантонио в этих залах больше не работали, более того, чтобы все сделанное ими было сбито. Однако Рафаэль, который был сама доброта и сама скромность, оставил неприкосновенным все, что было написано Перуджино, бывшим его учителем, а из работ Маттаччо он не тронул ничего, кроме заполнений и фигур в тондо и в прямоугольниках, сохранив все фризы и прочие орнаменты, которыми и поныне окружены фигуры, написанные там Рафаэлем, как-то: Правосудие, Научное познание, Поэзия и Богословие.