– Как, как? – вскричал Михаил Михайлович. – Советская ворона?

– Да, да! – продолжал настаивать Брик. – Именно не чувствуется.

Конечно, сердцу не прикажешь… Вот так… Вот и все, что я хотел сказать…

[По мере того как говорили другие ораторы, Михаил Михайлович все больше и больше наливался краской. Он начал понимать, что происходит: это была во всех деталях продуманная, тщательно взвешенная травля писателя. ] Руки Михаила Михайловича лихорадочно шарили по столу, собирая листки рукописи. Наконец он встал и попросил слова.

– Это все, конечно, шутки шутили. Я не могу поверить…

– Какие шутки, Михаил Михайлович? Нам не до шуток. Ведь взято уже шесть тысяч рублей…

– Ах так! – воскликнул Михаил Михайлович. – Ах так! Тогда я должен вам заявить со всей ответственностью: для меня ворона всегда и есть ворона. И точка! Ваши деньги я вам возвращаю, договор – к черту, и чтобы моя нога хоть раз переступила через этот порог… Нет уж, увольте…

Мы шли по улице удрученные. Лева спросил:

– А он рапповец?

– Ты о ком?

– Да этот, Брик.

– Наверное… – Дядя Миша опять замолчал, потом воскликнул с каким-то облегчением: – Черте что выдумали! [Че-пу-ха!.. Пошли в ресторан обедать]».

Любопытно, что этот гипотетический и даже фантастический, совершенно невероятный, казалось бы, сюжет «Пришвин в РАППе» писатель неоднократно проигрывал и в голове, и наяву, покуда Ассоциацию пролетарских писателей не разогнали в апреле 1932 года постановлением ЦК партии «О перестройке литературно-художественных организаций» и решением об объединении всех писателей, поддерживающих платформу советской власти, в один союз.

Всего за несколько месяцев до исторического манифеста Пришвин записал в Дневнике: «Вот, положим, я дикий писатель (попутчиком никогда не был) и кое-что пишу полезное, но допустим, что я принят в РАПП. Вначале я ничего не буду писать, я буду привыкать, и когда освоюсь с предметами в „перестройке“, то буду летать по-прежнему».

Или: «Если бы я, например, пришел в РАПП, повинился и сказал, что все свое пересмотрел, раскаялся и готов работать только на РАПП, то меня бы в клочки разорвали (…) Причина этому та, что весь РАПП держится войной и существует врагом».

Есть и такая запись, где шутовство меняется с очень серьезными для Пришвина понятиями и где предсказывается его отдаленное будущее:

«Вот дадут в Москве комнату, пойду я к вождям РАППа и всякого рода МАППа и прямо раскрою тайники их души, вникну в те тайники их тайных желаний, из которых потом что-нибудь хорошее, новое сложится. Я искренно отрешусь от себя, выброшу весь балласт свой, чтобы подняться до них и почувствовать ту великую сущность, ради которой теперь родной сын колет своего родного отца. Я переживу там, в Москве, эту тему жизни, столь непонятную и странную всему христианскому и дохристианскому, всему культурному миру…»